Кажется, Рэйчел с удовольствием укачивала Барабанщика, так что Мэри дала ей подержать ребенка, пока наедалась досыта. Она прохромала к очагу, чтобы согреться, пробираясь среди постояльцев, сняла перчатки и протянула ладони к огню. Ее лихорадка вернулась, пульсировала горячим жаром в висках, и долго у огня она не высидела. Она поглядела на лица вокруг, оценивая их: в основном люди среднего возраста, но была и супружеская пара примерно за шестьдесят и две молодые пары, загорелые и поджарые — завзятые лыжники. Она отошла от очага и вернулась туда, где Рэйчел стояла с Барабанщиком, и тут почувствовала, что кто-то за ней наблюдает.

Мэри посмотрела направо и увидела молодого человека, который сидел спиной к стене, скрестив ноги. У него было худое лицо с ястребиным носом и песочно-каштановые волосы, рассыпанные по плечам. На лице у него были очки в черной роговой оправе, одет он был в темно-синий свитер с глухим воротником и выцветшие джинсы с заплатами на коленях. Рядом с ним лежала потрепанная армейская куртка и скатанный спальный мешок. Он внимательно смотрел на нее глубоко запавшими глазами цвета пепла Его взгляд не дрогнул, когда она в ответ посмотрела на него в упор, а затем он слегка нахмурился и начал разглядывать свои ногти.

Он ей не понравился. Он заставлял ее нервничать Она отошла к Рэйчел и взяла ребенка. Рэйчел сказала:

— Да, до чего славный мальчик! Все трое моих ребят в этом возрасте ревели белугой. Сколько ему?

— Он родился… — Она не знала точной даты. — Третьего февраля, — сказала она, называя дату, когда взяла его из больницы.

— А еще дети у вас есть?

— Нет, только Бара… — Мэри улыбнулась. — Только Дэвид.

Взгляд ее опять скользнул на молодого человека. Он снова пялился на нее. Она почувствовала на щеках горячечный пот. На что же уставился этот проклятый хиппи?

— Погляжу, найдется ли для вас спальный мешок, — сказала Рэйчел. — У нас всегда есть в запасе под рукой для туристов.

Она прошла через зал и вышла в другую дверь, а Мэри нашла место на полу, где можно было сесть в стороне от людей.

Она поцеловала Барабанщика в лоб и стала тихо ему напевать. Его кожа была прохладной на ее губах.

— Едем в Калифорнию, да, вот так. Едем в Калифорнию, мама и сыночек.

Вдруг она с испугом заметила, что на бедре ее джинсов видны два пятнышка крови величиной с четверть доллара. Кровь просочилась сквозь самодельную перевязку. Она отложила Барабанщика в сторонку, сняла пальто и положила себе на колени.

Потом подняла глаза и увидела, что хиппи за ней наблюдает.

Мэри подтянула к себе сумку с «магнумом» и «кольтом» тридцать восьмого калибра из арсенала Роки Роуда.

— Он знает.

Этот голос вызвал ледяные мурашки по всей ее спине. Слова были произнесены слева от нее, у самого ее уха. Она повернула голову. Там был Бог, сидящий возле нее на корточках, с худым глянцевым лицом и темными от истины глазами. Он был одет в облегающий костюм черного бархата, на шее золотая цепь с распятием. На голове черная широкополая шляпа с лентой из змеиной кожи. Так он был одет и тогда, в Голливуде, когда она видела его совсем близко. Кроме одного: сейчас на лацкане у Бога был желтый значок — «улыбка».

— Он знает, — шепотом повторил жестокий рот. Мэри Террор уставилась на молодого хиппи. Он опять разглядывал свои ногти, потом метнул взгляд на нее, переменил позу и стал смотреть на огонь. Или притворялся, что смотрит.

— Дорога закрыта, — сказал Бог. — Свиньи сторожат на выезде. У тебя опять открылась рана на ноге. И этот гад знает. Что ты будешь делать, Мэри?

Она не ответила. Не могла.

Она прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Она чувствовала, что этот за ней наблюдает, но ни разу, открыв глаза, она не могла его на этом поймать. Рэйчел вернулась с потрепанным, но вполне еще годным спальным мешком, и Мэри расстелила его как матрац и легла сверху, а не стала влезать внутрь, ограничивая свободу движений. Ремень сумки она обернула вокруг руки, молния на сумке застегнута, а Барабанщик то дремал, то беспокойно ерзал около нее.

— Он знает, — услышала она шепот Бога в ухо, когда стала уплывать в сон. Его голос вырвал ее из отдыха. Она распухала от влажного, пульсирующего жара, раны на бедре и на руке отяжелели от корки застывшей крови под бинтами. Твердое прикосновение к бедру отозвалось волной острой боли, прокатившейся от бедра до колена, и пятна крови росли.

— Что ты будешь делать, Мэри? — спросил Бог, и ей показалось, что он вроде бы слегка рассмеялся.

— Будь ты проклят, — хрипло ответила она и пододвинула Барабанщика поближе к себе. Их было двое против ненавистного мира.

Усталость взяла верх над болью и страхом, по крайней мере на время. Мэри уснула, Барабанщик деловито сосал пустышку, а молодой хиппи почесывал подбородок и внимательно разглядывал женщину и ее ребенка.

Миновало два часа дня; «катлас» ввинчивался в белые вихри.

За рулем была Диди, ее лицо застыло побелевшей маской напряжения. «Катлас», делавший тридцать миль в час, был одинок на восьмидесятом шоссе. Лаура вела автомобиль несколько часов, пока они были в Небраске, между Линкольном и Норт-Платтом, и она здорово наловчилась вести автомобиль одной рукой л локтем. Но после Норт-Платта вьюга усилилась, боковой ветер бодал машину, как разъяренный бык, и Лауре пришлось уступить той, у которой было две руки. Последний трейлер, который они видели, свернул у Ларами в десяти милях позади, и заметенное снегом шоссе ровно поднималось к Скалистым горам.

— Надо было остановиться в Ларами, — сказала Диди. Это стало у нее присказкой с тех пор, как они миновали огни этого города. — В такой мешанине ехать нельзя. — Дворник перед ее лицом с натугой скрипел, сбрасывая снег, а дворник со стороны Лауры замер еще к востоку от Шайенна. — Надо было остановиться в Ларами, как я и хотела.

— Она не остановилась, — сказала Лаура.

— Откуда тебе знать? Может, она еще в Небраске, спит в теплой гостинице!

— Она будет ехать, сколько сможет. Она будет ехать, пока сможет вести машину. Я бы ехала.

— Мэри, может, и сумасшедшая, но она не дура! Она не даст себе с Дэвидом здесь погибнуть! Смотри! Даже грузовики не справляются! — Диди позволила себе отцепить пальцы правой руки от руля и показать на трейлерный прицеп, оставленный на обочине, мигающий аварийными огнями. И тут же снова вцепилась в руль, когда порыв ветра ударил по «катласу», отбросив на левую полосу. Диди ударила по педали газа, стараясь выровнять машину, сердце ее колотилось, в груди свился клубком страх. — Господи, ну и заваруха!

Вьюга, несущая снежные хлопья размером в полудолларовую монету, вилась в свете фар почти горизонтально. Лаура тоже боялась, и каждый раз, когда колеса оскальзывались и буксовали, она чувствовала, как сердце подкатывается к горлу и застревает там, будто персиковая косточка, но ярость ветра не давала снегу засыпать шоссе. Пятна льда блестели на шоссе серебряными озерами, но сама дорога была чиста. Лаура обшаривала взглядом снежную тьму, сломанную руку охватило милосердное онемение.