– У нас имеются знамена и гербы, как у древних шотландских племен, – заговорил Уильямсон, коснувшись пальцем яркой ленты с символическим изображением птицы на собственном рукаве. – У каждой семьи свои цвета и свой герб. За них мы и бьемся, их честь и отстаиваем. Семья Уильямсонов планетой больше не правит. Централизация власти отошла в прошлое. Вопросы особой важности решаются путем плебисцита, прямого голосования всех кланов. Правом голоса обладают все семьи без исключения.

– Как у американских индейцев.

Уильямсон согласно кивнул.

– Да. По сути, общество у нас племенное. Полагаю, со временем мы действительно разделимся на племена. Язык до сих пор у всех общий, однако размежевание, децентрализация идет полным ходом. Тем более что в каждой семье – свой уклад, свои обычаи и этикет.

– Но все-таки, из-за чего вы воюете?

Уильямсон пожал плечами:

– Порой из-за вещей вполне осязаемых, наподобие земли или женщин. Порой – из-за чисто воображаемых. К примеру, ради престижа. Когда на кону честь, раз в полгода устраивается официальная принародная битва с участием одного мужчины из каждой семьи. Лучшего воина, вооруженного лучшим своим оружием.

– На манер средневековых ристалищ?

– Мы черпаем понемногу из всех традиций. Из традиций человечества в целом.

– Быть может, у каждой семьи имеется и собственное, особое, божество?

Уильямсон расхохотался.

– Нет. В этом смысле мы все сообща – стихийные анимисты. Веруем в абсолютную одушевленность всего сущего, всех сил природы… спасибо им за сей хлеб, – подытожил он, подняв над головой изрядный ломоть хлеба с маслом.

– Который вы растите собственными руками.

– Да, но где? На ниспосланной ими планете, – задумчиво жуя хлеб, возразил Уильямсон. – В старинных хрониках сказано, что корабль наш едва не погиб. Шел на последних каплях топлива – от одного мертвого безводного камешка к другому, и этому не видно было конца. Не подвернись нам эта планета, на том бы всей экспедиции и конец.

* * *

– Сигару? – предложил Уильямсон, когда оба отодвинули от себя опустевшие миски.

– Благодарю.

Роджерс с ни к чему не обязывающим кивком принял сигару, и Уильямсон, неторопливо раскурив свою, прислонился спиной к стене.

– Надолго вы к нам? – выдержав паузу, спросил он.

– Нет. Вскоре уже и обратно, – ответил Роджерс.

– Постель вам готова, – сообщил Уильямсон. – Ложимся мы рано, но до того еще потанцуем, послушаем песни, полюбуемся театральным представлением. Постановке и исполнению пьес мы посвящаем немало времени.

– То есть в вашем обществе уделяется особое внимание психологической разгрузке?

– Нам в радость творить, создавать, если вы об этом.

Вновь оглядевшись, Роджерс заметил, что грубо оструганные доски стен расписаны фресками от пола до потолка.

– Да уж, вижу, – сказал он. – Краски вы, надо думать, тоже делаете своими руками, из растертой глины и ягод?

– Не совсем, – с улыбкой ответил Уильямсон. – Лакокрасочная промышленность у нас вполне развита. Завтра я покажу вам нашу печь для обжига собственной керамики и лучшие образчики наших тканей. Нам превосходно удается трафаретная печать, шелкография…

– Любопытно. Децентрализованное общество, медленно, но верно скатывающееся к первобытному трайбализму. Общество, сознательно отвергающее новейшие достижения общегалактической науки, техники и культуры и потому старательно избегающее контактов со всем остальным человечеством.

– Почему же «со всем»? Только с единообразными социумами, управляемыми из Ретрансляционного Центра, – возразил Уильямсон.

– Известно ли вам, зачем Ретрансляционный Центр поддерживает единый уровень развития на всех мирах? – спросил Роджерс. – Я объясню. Причин этому две. Во-первых, при современном объеме знаний, накопленных человечеством, дублирование экспериментов – непозволительная роскошь. На это попросту нет времени. Заново повторять однажды совершенное открытие на каждой из бессчетного множества планет от края до края вселенной, согласитесь, абсурдно. Поэтому новая информация, полученная на любом из тысяч миров, передается в Ретрансляционный Центр, а уж оттуда разлетается по всей Галактике. Ретрансляционный Центр анализирует, сортирует новшества и гармонично, избегая конфликтов, увязывает их с общей системой. Укладывает опыт всего человечества в четкую, функциональную, идеально упорядоченную структуру.

– А какова вторая причина?

– Координируемое централизованно культурное единообразие гарантирует мир. Бережет человечество от войн.

– Да, это верно, – согласился Уильямсон.

– Таким образом, войны у нас изжиты. Причем проще простого, благодаря однородной, как во времена Рима, культуре – общей культуре для всего человечества, для всей Галактики. Каждая из населенных планет причастна к ней наравне со всеми другими. Никто не чувствует себя обделенным. Никто не питает к соседям зависти и вражды.

– Действительно, проще некуда.

Роджерс неторопливо перевел дух.

– Да. Но вы ставите нас в странное положение. Три сотни лет искали мы Мир Уильямсона. Искали не покладая рук, мечтали однажды найти его. Почитали его чем-то сродни царству пресвитера Иоанна, сказочным миром, сокрытым от всего человечества. Возможно, и вовсе несуществующим: ведь Фрэнк Уильямсон вполне мог потерпеть крушение.

– Однако ж не потерпел.

– Не потерпел, и Мир Уильямсона все это время жил, существовал в собственной культурной среде. Намеренно держась особняком, согласно собственным обычаям, собственному укладу. И вот контакт установлен. Мечты сбылись. Вскоре о нашей находке, о Мире Уильямсона, узнают во всей Галактике, а первая человеческая колония за пределами Солнечной системы сможет занять законное, принадлежащее ей по праву место в общегалактической культуре.

Сунув руку за борт пиджака, Роджерс вынул из внутреннего кармана металлический конверт, отогнул клапан и выложил на стол белоснежный бумажный лист с убористым, четким текстом.

– Что это? – спросил Уильямсон.

– Соглашение об Инкорпорации. Подпишите его, и Мир Уильямсона станет частью общегалактической культуры.

И Уильямсон, и остальные, собравшиеся за столом, надолго умолкли, не сводя с документа глаз. Молчание затянулось.

– Итак? – Напрягшись всем телом, Роджерс придвинул документ к Уильямсону. – Вот оно, перед вами.

Однако Уильямсон покачал головой и непреклонно отодвинул от себя соглашение.

– Прошу прощения. Плебисцит мы уже провели и, как ни жаль вас разочаровывать, решили остаться сами по себе. Окончательно и бесповоротно.

* * *

Отправленный на задание линейный корабль первого класса занял орбиту за пределами гравитационного поля Мира Уильямсона, и коммандер Феррис связался с Ретрансляционным Центром.

– Мы на месте. Что дальше?

– Отправляйте вниз группу закладки. Как только достигнут поверхности, доложите.

Десятью минутами позже капрал Пит Мэтсон, сброшенный за борт в герметичном гравикостюме, неторопливо вращаясь, кувыркаясь на лету, поплыл вниз, к поверхности синей с зеленым планеты.

От удара о землю Мэтсона пару раз подбросило кверху. Не без труда поднявшись, он огляделся вокруг. По обе стороны от него тянулась вдаль опушка леса. В тени громадных деревьев Мэтсон избавился от защитного шлема и, крепко сжимая в руках лучевую винтовку, с осторожностью двинулся вперед сквозь густой подлесок.

В наушниках щелкнуло.

– Что примечательного?

– Ничего, коммандер. Активности не наблюдаю, – доложил он.

– По правую руку от вас что-то