Главный мужчина в шляпе улыбается одним ртом. Он смотрит на своего распластавшегося товарища; тот наверняка не проснется. Из коридора приходят еще два гражданина в плащах, один принимается деловито менять оружие в руках поверженных «амазонок». Их шокеры и сонники он бросает в большую мягкую сумку, а вместо них вкладывает в руки девушкам огнестрельное. Второй запирает окна, берет в руки пистолет с глушителем и трижды стреляет в диван и в кресло. Клочьями вылетает обшивка.

— Это тебе не мальчишек кнутом охаживать, — ласково говорит бархатный мужчина Рафаэле.

Они стоят вплотную, лицом к лицу, и между ними пробегает такой разряд ненависти, что не нужны никакие шокеры; можно испепелить даже камень.

— Ненавижу… — одними губами произносит донна, затем начинает дрожать и валится набок.

— Как я ждал этого момента! — Бархатный подхватывает полы плаща, садится на корточки и нежно гладит донну по щеке. — Как я ждал, когда эта сука сделает ошибку. Теперь мы это розовое гнездо выжжем дотла… Давайте сюда труп!

Застывшие глаза донны смотрят в никуда. Двое в плащах заносят в комнату мешок, расстегивают и вываливают на ковер тело того самого охранника, которого я усыпил возле порога. Только это действительно труп, у парня вся грудь черная от крови. Мужчина в шляпе принимает из рук помощника окровавленный нож и тщательно загибает вокруг рукоятки вялые пальцы донны. После этого снимает перчатки, складывает в пакет и отправляет за пазуху.

Они не оставляют после себя личных мелочей.

Меня никто не замечает, меня обходят, словно предмет интерьера.

— Яник, — зовет мисс Лилиан, — Яник, иди ко мне…

— Нет.

— Янечка, не валяй дурака, я соскучилась… Ты был такой потешный внизу, с резиновым носом!

Она откидывает одеяло и оказывается по горло затянута в такой же пуленепробиваемый плащ. Она сдает боевые шокеры деловитому дяденьке в шляпе, скидывает кевлар и тянется ко мне.

— Нет, — говорю я и отодвигаюсь в угол. Это моя жена.

Это она отбирала среди осведомительниц Серого дома девушек, которых потом не жалко пустить в расход.

— Он не помнит, частичное замещение, — говорит кто-то сзади.

Я чувствую холодок на шее и не успеваю отстраниться. Ноги становятся ватными; в четыре руки меня шустро укладывают на носилки и укрывают с головой. Мне жутко не хочется изображать мертвеца, но не могу даже пошевелить бровью. Сонник начинает действовать, надо мной склоняется заботливое вытянутое лицо мисс Лилиан. Последнее, что я чувствую, — как с шеи стягивают медальон.

— Этого — сразу в подвал, на раскодировку. — Мужчина в серой шляпе смеется. — Не то натворит нам делов, шустрик…

Он осторожно приоткрыл глаза. Рядом никого не было, техники не ожидали, что он проснется так рано. После дозы снотворного в горле стоял противный жесткий ком, как будто наглотался наждака, и не сразу сфокусировалось зрение. Голова лежала на подушке, ноги кто-то заботливо укутал одеяльцем, станину с оборудованием откатили в сторону.

Приборная доска за пультом не светилась, оба кресла операторов покачивались, пустые, откуда-то издалека доносился смех. Он скосил глаза на большой настенный циферблат и потрогал за шиворотом. Медальон с чипом пропал, зато на стуле, среди мелочей из его карманов, лежал сонник с четырьмя патронами в обойме.

Десять утра.

Он свободен и проспал всю ночь.

Полонский откинул одеяло, сел, прислушиваясь к своим ощущениям. Вчерашний вечер он помнил смутно, но твердо помнил, что собирался сделать сегодня. Он дал себе обещание непременно сделать это, если только останется жив. Чувствуя себя невидимкой, он выбрался из бокса, прошел вдоль стеклянной перегородки, миновал ряд пустых кресел перед скринами. Он так задумался, что не сразу обратил внимание на скрины — везде показывали одно и то же. Толпу празднично одетых людей, сидящих в амфитеатре, взрывы смеха и бурных аплодисментов.

В коридоре тоже никого не было. Даже в курилке не витал запах табака. Недоумевая, Полонский остановился на перекрестке двух коридоров. Двери студий стояли запертые, из динамиков доносился один и тот же звук — неясное басовитое бормотание, затем короткое туше на саксофонах, овации и снова бормотание.

Януш взглянул на очередной циферблат. Десять ноль семь. Он ничего не понимал; в это время студийный комплекс должен был кипеть народом. Януш прошелся вдоль ряда дверей, бесцельно дергая ручки.

Наконец он забрел на одну из кухонь, где ждало смешное открытие. Посуда была перемыта, столики и барная стойка светились чистотой, зато огромный мусорный мешок был под завязку забит бутылками и пустыми коробками от тортов.

Чтобы с вечера не вынесли мусор?!.

Тут он впервые взглянул на себя в зеркало и обомлел. На щеках колосилась щетина, вместо свитера и синих брюк на нем был просторный зеленый комбинезон со светящейся биркой на груди. Януш привычно потянулся к карману на локте, извлек скрин. С «салфеткой» все было в порядке, если не считать даты.

Он проспал в боксе двое суток.

Все объяснилось проще простого; Полонскому хотелось захохотать и ударить себя по голове. Было не десять утра, а десять вечера, и десять вечера субботы. В центральном актовом зале шел концерт, большое квартальное сборище. С участием всех, кто что-то значит, с пригласительными, фуршетом, банкетом и танцами для тех, кто высидит основную часть программы.

Все замечательно и как нельзя лучше подходит для исполнения его скромных планов. Вот только интересно знать, как его ухитрились усыпить на двое суток?

Януш кое-как помылся. Когда он вытирался салфетками, начал гаснуть свет. Центральный «домовой» объявил отбой. Следовало поторопиться, через десять минут после отбоя должен включаться режим усиленного слежения. Полонский добежал до лифта, никем не остановленный, спустился в зимний сад. Не спеша встал на эскалатор и один-одинешенек поднялся в прозрачной трубе к верхней балюстраде актового зала.

«…В номинации „Лучшая роль второго плана“ награждается…»

Океан огней, парящие под открытым небом люстры, распахнутый в звездное небо купол. Полонский перелез через ограждение и начал спускаться по служебным переходам среди осветительной техники.

«…От лица губернатора поздравить с успехом создателей персонального шоу „Шербет“ и пожелать им…»

Блеск роскошных дамских платьев, блеск бриллиантовых запонок и колье на лебединых шеях, растопыренные для оваций руки в белых перчатках. На возвышении Сибиренко принимает из рук чиновников очередную вазочку,

Полонский перелез через очередную преграду, спрыгнул из служебной ложи в зал и достиг задних рядов. Здесь еще нет сервированных столиков, публика попроще рукоплещет и смотрит в бинокли. Наперерез Полонскому припустили двое в серой униформе, пока они далеко.