Домик семейства Лямпе был крошечный и стоял в самом конце улицы. Перед входной дверью был разбит небольшой палисадник. Бедняки, решил я, но не нищие. И тут фрау Лямпе пояснила, что они с мужем занимают всего две комнаты, а весь верхний этаж были вынуждены сдать постояльцам. Она открыла дверь своим ключом, и наружу вырвался отвратительный застоявшийся запах вареной капусты. Фрау Лямпе принесла лампу, зажгла ее — в их комнате всегда темно, — и вскоре убогое жилище озарилось скудным светом.

— Можно мне осмотреть ваш дом? — спросил я, поспешно оглядываясь по сторонам и пристально всматриваясь в бедную обстановку.

Фрау Лямпе наблюдала за мной, пока я обыскивал их комнаты, открывал шкафы, ящики комода, прощупывал каждую подушку и покрывало, с извинениями разбирал постель и осматривал соломенный матрац в поисках чего-то, что могло быть спрятано внутри или под ним. Но я не обнаружил ничего во всем жилище, кроме нескольких треснувших кувшинов, тарелок, грязной старой одежды, в которой они работали в саду, остатков былой армейской славы Мартина Лямпе, состоявших из пары капральских эполет и выцветшего, траченного молью кителя. В ящиках комода лежало только застиранное белье, неописуемые лохмотья, старая попона, которую Лямпе когда-то привез из Белоруссии, пара пожелтевших простыней и забытые дешевые украшения, которые в лучшие свои годы носила фрау Лямпе.

— У нас было гораздо больше всего, — пробормотала она, — да ростовщики забрали. Мой первый муж Альбрехт Кольбер был церковным сторожем. Мы жили совсем неплохо, а потом он умер от холеры.

Вдова Кольбер вышла за Мартина Лямпе через девять лет после его увольнения из прусской армии. Он служил в Польше и в Западной России еще при Фридрихе Великом. Не будучи обучен никакой другой профессии, Мартин Лямпе нанялся лакеем к Иммануилу Канту.

— Мартин хотел на мне жениться, а мне нужен был муж, — объяснила она без обиняков. — Венчаться нам, конечно, пришлось тайно. Профессор Кант принимал к себе на службу только холостяков.

Я вытер пыль с рук и повернулся к ней. В ходе обыска я не нашел ничего такого, что могло бы рассказать мне о жизни Лямпе больше, чем это сделала сама фрау Лямпе, пока я рылся в ее рухляди. Вначале она поведала мне о своем коротком, но счастливом браке со сторожем Кольбером, затем о печальном вдовстве и наконец о новом замужестве, с Мартином Лямпе. Она наблюдала за тем, как, завершив поиски, я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Неужели что-то ускользнуло от меня? И тайны Мартина Лямпе спрятаны только у него в голове и искать их где-то еще бессмысленно?

— Я вам говорила, герр поверенный, — заметила фрау Лямпе мягко. — Вы не найдете здесь никаких следов его присутствия. Тут все и гроша ломаного не стоит. Ничего, о чем можно было бы вспомнить.

— А у вас нет специального места, где вы прячете деньги, бумаги, ценные вещи?

Она мрачно покачала головой:

— Все, что у меня есть, сударь, я ношу на себе. Вы не там ищете. Если хотите знать, что было у Мартина на уме, есть только одно место, куда вам надо обратиться.

— И что это за место?

Всего лишь на мгновение на лице женщины появилось выражение глубокой озабоченности, после чего она сказала:

— Вы говорите, сударь, что являетесь близким другом профессора Канта. Почему бы нам не спросить у него, где Мартин? Я бы сама его спросила, но не могу…

Я весь напрягся.

— Почему вы полагаете, что Канту должно быть известно, где находится ваш муж?

— Мартин часто к нему ходит, — без колебаний ответила она. — Он помогает Канту писать книгу.

— Что он делает? — воскликнул я.

— Хотя ни гроша за это не имеет, — продолжала она с горечью в голосе. — Да я и не знаю толком, что он там делает. Он возвращается домой такой усталый, что даже не может работать в саду.

— После того как вашего мужа уволили, — перебил я собеседницу, — ему было запрещено входить в дом Канта. Друзья профессора внимательно следят за тем, чтобы между ними не было никакого общения.

Фрау Лямпе громко и грубо расхохоталась.

— Даже его ближайшим друзьям надо иногда поспать, сударь. Мартин ходит туда после наступления темноты. Я его много раз предупреждала, да он меня не слушает. Лес — очень опасное место по ночам. — Она нахмурилась, и голос ее сделался чрезвычайно напряженным. — Вы ведь не знаете, как жилось моему Мартину в том доме. Тридцать лет он верой и правдой служил самому знаменитому человеку в Пруссии. И если бы вы знали правду, сударь, вы бы Мартину не позавидовали.

— Вашему мужу очень повезло, — произнес я жестко и без малейшего снисхождения, — он был на службе у обладателя самого выдающегося ума во всей Пруссии.

Казалось, темная вуаль опустилась на ее лицо.

— А я могла бы вам сообщить кое-что, о чем не знает никто из его лучших друзей, — ответила она очень тихо.

— Ну что ж, говорите, — отозвался я, приготовившись услышать обычные злобные сплетни, которые изгнанные слуги и их негодующие жены придумывают про бывших хозяев.

— О профессоре Канте известно всем жителям Кенигсберга, да и, наверное, всего остального мира тоже. Точность его мышления, его невероятная организованность, достойная зависти суровая самодисциплина, безупречная аккуратность в одежде. Все на своем месте: каждый волосок, каждое слово. Ни пятнышка на его репутации! В этом городе его даже прозвали «живыми часами». А я бы его назвала «заводным человеком». Ничего в его жизни не происходит случайно, само собой. А вы никогда не задумывались, как подобное положение дел может отражаться на людях, находящихся у него в услужении? Он лишил Мартина и свободы, и жизни. Каждое мгновение, начиная с того момента, когда Мартин будил его утром, и заканчивая той минутой, когда он укладывал его в постель и задувал свечу, мой муж находился рядом с Кантом, и в голове у него были только те мысли, которые вложил туда его хозяин. Ничего лишнего! Он был для Канта рабом. И даже хуже чем рабом.

Фрау Лямпе замолчала, выражение ее лица изменилось. Какая-то бунтарская мысль, казалось, промелькнула у нее в голове и вызвала морщинки на лбу, словно ветерок, пронесшийся над гладью спокойного озера.

— Мой муж сделался буквально одержим мыслью о необходимости помогать профессору Канту. И когда герр Яхманн уволил его, я поняла: случилось нечто незапланированное. Он во всем винил Мартина…

— Дело было не в чьей-то вине, — прервал я ее. — Герр Яхманн просто решил, что Канту нужен более молодой слуга.

— Возможно, — отозвалась она, пожав плечами. Легкая дрожь в руках и не совсем обычный блеск глаз свидетельствовали о том, что фрау Лямпе чего-то боится. — У Мартина была еще и особая работа в доме профессора. Он делал нечто такое, чего никто, кроме него, сделать не мог, — добавила она едва слышным шепотом.

— Особая работа? — переспросил я. Неужели, подумал я, из-за исчезновения мужа ей полезли в голову всякие фантазии?

— «Я вода в колодце Канта», — как-то сказал мне Мартин.