Неподалёку от дома, в котором жила наша семья, располагалась одна старинная ферма; и по этой причине связанная с ней история казалась нам увлекательнее и запомнилась лучше множества иных, не менее романтичных и достоверных. Неподалёку от этой фермы как-то нашли маленького жалкого подкидыша, неизвестно откуда взявшегося. Но один из нашедших его припомнил, что так порой поступают писки, когда хотят, чтобы люди позаботились об их ребёнке. И если такого подкидыша не приветить, гнев писки будет страшен. А за доброту они, наоборот, щедро вознаградят. Жалкий вид этого дитяти вызвал сочувствие. К нему стали относиться как к члену семьи, с вниманием и заботой, так что вскоре он заметно окреп. И все полюбили его за сообразительность и весёлый нрав. Правда, за ним водились кое-какие странности и чудачества, но ведь он, как-никак, был из рода писки. Семья процветала, никто даже и не думал, что приёмыш когда-нибудь их покинет. В передней двери дома, в котором он жил, было отверстие, разделявшее её на две половины; нижнюю закрывали от собак, свиней и уток, а через верхнюю в дом попадали свет и свежий воздух. Как-то раз маленький писки стоял, облокотившись на половинку двери, и с тоской смотрел вдаль, как вдруг раздался голос, звавший: «Коулман Грей, Коулман Грей!» Писки выбежал во двор, смеясь и хлопая в ладоши. «Ага, это мой папочка вернулся!» — воскликнул он и исчез. Больше его никто не видел[339].

Санди Харг, арендатор из прихода Нью-Эбби, женился на одной красивой девушке, на которую феи уже давно положили глаз, чтобы похитить из этого мира, где царит любовь и заключаются браки. Через несколько ночей после свадьбы он ставил сети в ожидании прилива. Неподалёку виднелись две старые лодчонки, стоявшие во время отлива на камнях. Считалось, что ими пользуются феи, когда им нужно переправиться через устье Нита. Из одной лодки доносился шум, словно бы там работал плотник; из второй раздался голос, спросивший у соседа: «Эй, что ты там делаешь?» — «Мастерю жену Санди Харга!» — ответил другой голос, не походивший на голос смертного. Удивлённый и испуганный муж бросил сеть и поспешил домой. Закрыл все двери и окна и крепко обнял жену. В полночь они услышали, как кто-то подошёл к дому и тихонько трижды постучал в дверь. Молодая женщина хотела встать, но муж не отпустил её. Ничего не объяснив, он лишь крепче прижал её к своей груди, несмотря на её мольбы. Лошади испуганно заржали и стали бить копытами, словно начался пожар. Она просила отпустить её, кричала, вырывалась, но он молча держал её. Шум и грохот продолжали усиливаться, однако к утру всё стихло. С рассветом муж поднялся, чтобы осмотреть дом. На глаза ему попался замшелый дубовый чурбан, размером и формой походивший на его жену. И Санди Харг сжёг это дьявольское изображение[340].

Жил-был один фермер, давно это было, и было у него много зерна, да, зерна у него было видимо-невидимо. И лежало оно в амбаре, в большой куче, да только куча эта начала уменьшаться, а фермер всё не мог взять в толк, что же с ней случилось. И вот однажды решил он пойти и посмотреть, авось да увидит что-нибудь. Лунной ночью он встал с постели, вышел из дому и спрятался в тени большого тиса, что рос неподалёку от амбара, откуда дверь была видна как на ладони; и вот, едва часы пробили полночь, кого же он увидел, если не крохотных фрейри. Видели бы вы, как они сыпанули к амбару, крохотные такие, не больше мышонка каждый, в синеньких пальтишках, жёлтых штанишках и красных колпачках с длинными кисточками. Побежали они, значит, к амбару. А дверь возьми да и распахнись перед ними сама собой. Тут фрейри скок-поскок через порог, да и в амбар. Ну, вот, забежали они все туда, значит, а фермер подкрался поближе и заглянул внутрь. И увидел фрейри: сначала они водили хоровод, а потом каждый из них взвалил на спину по зёрнышку и к дверям. А один фрейри, такой крошечный, что и зёрнышко ему было тяжело, замешкался и отстал от других. Он шёл и причитал:

Ах, тяжёлое зерно,

Долу клонит, всё одно!

Добрался он до порога, а перелезть-то через него не может, и тут фермер протянул руку и ухватил его за кисточку, а тот как завопит во всю мочь: «Братец Майк! Братец Майк!» Фермер не стал дожидаться, что будет, а посадил фрейри в свою шляпу и отнёс домой, ребятишкам на забаву, и привязал к подоконнику в кухне. Но тот бедняга на еду не глядел, сох да чахнул и скоро умер[341].

На прошлой неделе я слышал, что в Дзенноре в последнее время видели трёх фей. Один человек из долины Треридж, кажется, резал как-то дрок на холме Трендрин. И вот около полудня он увидал маленького человечка, не больше фута ростом, который крепко спал на вересковой кочке в зарослях дрока. Фермер взял свою корзину для дрока и сунул туда человечка, который даже не проснулся; спустился в долину, к дому; там он вынул человечка из корзины и поставил перед очагом, где тот проснулся и сразу почувствовал себя как дома, начал играть с детишками фермера, а те, обрадовавшись новому приятелю, назвали его Бобби-с-Кочки.

Взрослые, однако, очень старались не выпускать Бобби из дому, чтобы его не увидели соседи, а тот пообещал показать фермеру холм, в котором зарыты глиняные горшки с золотыми монетами. Несколько дней спустя настала пора снова ехать на холм, чтобы, по обычаю, на лошадях привезти оттуда охапки дрока для зимней копны. Боба, от греха подальше, заперли вместе с ребятишками в амбаре. Но, пока сборщики дрока обедали, пленники выбрались на свободу и давай резвиться вокруг незаконченной копны, как вдруг увидели двух человечков, мужчину и женщину, ростом чуть выше Боба, которые бродили среди срезанных охапок, заглядывая под каждую, точно в поисках чего-то. Женщина заламывала руки и восклицала:

— О Скилливидден, крошка моя, куда же ты подевался? Неужто я никогда больше тебя не увижу?

— Бегите домой, — сказал тогда Боб детям фермера, — мои отец и мать здесь. — Потом он закричал: — Здесь я, матушка!

И только эти слова сорвались с его уст, как и мужчина, и женщина, и крошка Скилливидден исчезли, и никто никогда их больше не видел. Детям здорово досталось за то, что Скилливиддена упустили[342].

Вчерашнего дня я завёл разговор о феях со своей соседкой, которой скоро минет восьмой десяток. Я поинтересовался, приходилось ли ей в годы молодости встречаться с феями: её ответ был отрицательным. «Однако, — добавила она, — моя бабушка рассказывала, будто в Мидридже (что рядом с Оклендом) во времена её детства и даже многими годами позже всё ещё обитали феи». Их главным прибежищем был высокий холм, расположенный неподалёку от деревни, и там в летние сумерки они собирались и устраивали танцы — не то, что дюжинами, целыми сотнями. Случись сельской жительнице посетить места их веселья, чтобы хоть одним глазком посмотреть на низкорослый народец, одетый в зелёные одежды из тонкой, весьма изысканной материи вроде газа, все знали, что не пройдёт и года, как она станет счастливой женой того, кто ей мил. А парень — коли ему повезёт увидеть фей — женится на девушке с хорошим приданым задолго до того, как его лоб покроется морщинами или белоснежные цветы распустятся на макушке. Однако горе тому, кто осмелится дважды или трижды сунуть свой любопытный нос в их владения, ибо, если он будет пойман или хотя бы попадётся феям на глаза, несчастья станут преследовать его до конца жизни. Хуже некуда, если человек осмелится обратиться к феям в прозе или с помощью простых деревенских виршей. Предание о том, как это произошло в последний раз, по-прежнему передаётся из уст в уста. Однажды, тихим ясным вечером в самом начале августа, когда последний сноп сена перекочевал в скирду на заднем дворе хозяина, «позвав урожай домой», подённые рабочие и домашние слуги нашли отдохновение в компании оловянных кубков, в которых пенилось крепкое пиво. Вышло так, что разговор тем вечером зашёл о феях, обитающих на соседним холме, и все принялись наперебой рассказывать давно известные истории, которые слышали ещё от деревенских бабок. И тут заводила весёлого сборища возьми да и предложи юному парню, который в само существование подобных существ не слишком-то верил, почему бы ему не отправиться на холм верхом на самой лучшей хозяйской лошади и там во весь голос повторить вирши следующего содержания: