Снаружи кто-то тронул дверь, и она открылась, отвлекая от раздумий. Ричард сел прямо, а затем и встал, когда увидел, что в поисках его в комнату вошел король Людовик. Граф опустился на одно колено, а французский монарх остановился возле него, с шелковым платочком в руках. Пальцы короля были измазаны чернилами, которые он с брезгливым тщанием пытался оттереть.

– Милый Ричард, я наслышан о ваших трагедиях, – тронув Уорика за руку, нежно молвил Людовик. – Для встречи с вами я отложил свое занятие этим занятным новшеством – печатными станками. Вы не в курсе? Всего одно такое приспособление – и трое людей способны заменить дюжину писцов! Мне очень, очень прискорбно слышать и о вас, и о вашем зяте, не говоря уж о вашей дочери. Она успела дать ребенку имя?

– Анна, – тихо, почти шепотом, ответил граф.

– Ужасно, ужасно! – со слезой в голосе воскликнул монарх. – Я сам столько раз проходил через подобное, что просто удивительно, как я до сих пор живу на этом свете. Мертвые детишки, которые без крещения не могут даже попасть в небесную обитель! Это жестоко, невыносимо. А ваш король Эдуард! Каков! Допускать такие обвинения против своего преданнейшего сподвижника и своего родного брата! Нет слов. Incroyable. Разумеется, я предлагаю вам мое сочувствие и мое радушие. Все, чего вы попросите.

– Благодарю, Ваше Величество. Вы так добры… Вообще-то я располагаю некоторыми средствами и скромным имением…

– Mon Dieu! Я отписываю вам на расходы тысячу ливров. Вы и ваши спутники – мои гости, друзья этого дома. К тому же здесь, во дворце, пустуют целые этажи. Если горевать, то, пожалуй, лучше это делать в Париже. Хотя выбирать, конечно же, вам. Я лишь предлагаю мой совет.

Искренне тронутый Уорик вновь опустился на колено, демонстрируя преклонение перед такой поистине королевской щедростью. Людовик ответил полупоклоном, полным куртуазного изящества.

– Надеюсь, Ричард, вы все же остановитесь в этой резиденции. Здесь вы будете не одиноки. – Тут монарх сделал многозначительную паузу, приложив к губам палец с перстнем. – Возможно, мне следует сказать вам… Вы оказались истинным джентльменом, когда я имел бестактность усомниться в ваших хороших манерах. Это было нетактично с моей стороны – принуждать вас к аудиенции с персоной, встреча с которой могла вызвать у вас смешанные чувства.

– Вы имеете в виду королеву Маргарет? – спросил Уорик, с некоторым трудом следя за велеречивостью венценосного француза.

– Разумеется, да. Маргариту, с этим ее бригандом Дерри Брюером, который делает вид, что изъясняется на французском кое-как, но слух-то у него дай бог всем нам.

– Я не вполне улавливаю, – признался граф.

Людовик наконец посмотрел ему прямо в глаза.

– Миледи Маргарита Анжуйская вновь моя гостья, Ричард. Прошу не испытывать неловкости, но после той последней встречи она отзывалась о вас весьма похвально. Ее сын тоже ее сопровождает. Быть может, вы найдете в себе расположение поведать этому юноше пару каких-нибудь историй о его отце…

Правитель впился в гостя взглядом – таким, будто прозревал своего собеседника насквозь, видя за его спиной того, о ком идет речь.

– Если это невозможно, то я пойму. На вашу долю выпало столько страданий. Быть преданным своим королем, видеть своими глазами смерть внучки над морской пучиной… Бедняжка, наверное, осталась бы жива, если б не вынужденный побег?.. О да, да, понимаю. Это слишком жестоко.

Людовик отер глаза, в которых, впрочем, не было видно ни слезинки.

– А ведь знаете, Ричард, есть такие – и их немало, – кто так и не принял Эдуарда Йоркского в качестве короля. Конечно же, монарх должен вести за собой, но ведь не только на поле боя, правда? Это он должен подвигать своих лордов, создавая приливный вал, что поднимает все корабли – все, а не только его. Ведь так? Знаете, Ричард, возможно, мне имеет смысл дать в вашу честь еще один изысканный обед, за которым вы рассказали бы Маргарите и ее сыну обо всем, что произошло. Согласитесь, мессир, это было бы весьма уместно. И очень бы меня порадовало. Король Генрих – он ведь там, в Тауэре, все еще жив? И чувствует себя по-прежнему сносно?

– Да, все так же, – ответил Уорик уклончиво.

Столь беззастенчивая манипуляция раздражала, однако граф подавил в себе это чувство. Он отвергнут, вышвырнут из Англии, оставлен гнить на обочине точно так же, как до него Маргарет Анжуйская. Ну а если возвращение все-таки возможно?

– Это меня радует, – облегченно вздохнул король Людовик. – Его супруга рассказывает мне, что он напрочь лишен воли. Бедняга. Какая трагедия… А вам, кстати, не мешало бы снова взглянуть на ее сына. Ох, скажу я вам, стать! Держу пари, вы будете впечатлены. Согласившись на встречу, вы увидите, как он вырос и возмужал за эти годы. Повадка у него поистине королевская… повидней, чем у некоторых, уж вы меня извините. Ну так вы согласны, Ричард?

Уорик склонился в третий раз. Маргарет была в ответе за смерть его отца. О, сколько раз он мысленно представлял ее казнь! Хотя признаться, последние годы не так часто: мысли были заняты уже совсем, совсем иным. Ричард кивнул, чувствуя, что жаркие угли в нем охладели, а застарелый гнев наконец подернулся пеплом. Та ярость, что багровела в нем ныне, была уже иного рода и направлена на другое. Ее заслонило вопиющее отчаяние от гибели внучки. Слова французского короля будто вносили светильник в сумрак его души, вызывая в ней просвет надежды.

– Безусловно, я готов встретиться и с королевой Маргарет, и с ее сыном, – твердо ответил Уорик. – Можно сказать, почту за честь.

Людовик подошел ближе и пытливо вгляделся в его лицо. Что он там углядел, неизвестно, но увиденное привнесло в его глаза лукавую искорку.

– Ричард, друг мой! Согласитесь, что это за жизнь без приключений и превратностей, без дуновения опасности и сладкого предвкушения победы? Не знаю, кто как, но я не таков. И это же я чувствую в вас. Пока мы еще, слава богу, молоды и можем позволить себе сие, отчего б не жить? Жить вольно и кружить высоко, без огорчений и страхов за то, что лежит впереди. Признаюсь откровенно: да я бы лучше взмыл и пал с высоты орлом, чем сидел внизу, туманя голову пустыми мечтами. Но ведь и вы такой же? Чувствую, что да! Разве нет?

Чувствовалось, как гнетущая душу черная тоска отползает, а беспечная восторженность короля кружит голову веселым юным бесстрашием.

– Да, Ваше Величество, – улыбнулся Уорик. – Я тоже это чувствую.

После битвы у замка Сандал в декабре 1460 года, известной как битва при Уэйкфилде, над городскими воротами Йорка были выставлены четыре нанизанных на острия головы. Первая принадлежала герцогу Йоркскому и имела на себе бумажную корону, свидетельствующую о пустоте и тщетности его амбиций. Второй была голова графа Солсбери, отца Уорика. Третья – сына Йорка, семнадцатилетнего графа Ратлендского Эдмунда. И наконец, четвертая голова, с ужасающей симметрией, принадлежала сыну Солсбери, сэру Томасу Невиллу – семнадцатилетнему юноше, которого я из соображений стройности сюжета в канву той битвы включать не стал. Сложность данного периода истории состоит в том, что слишком уж много кузенов и дочерей, сыновей и дядьев претендуют на то, чтобы стать движущей частью повествования. Некоторыми из них, сравнительно второстепенными, мне по ходу пришлось пожертвовать, оставив их без внимания. Вместе с тем интересно отметить, сколь много лордов, участвовавших в битве при Таутоне, имели глубокие личные мотивы для мести и сведения счетов.