— Не может быть!

- Может… все может, Иван. Очень тихо разберись с этим и быстро, — колонна еще не дошла к Горькому, дорога неважная… наверняка они остановились на ночевку, они не любят перетруждаться. Организуй встречу. Война, так война! Если удастся перехватить, — золото сдать в фонд обороны, там есть наши люди… Выполняй! Я уже позвонил Солнышкину, и твои ребята в дороге. Транспортный самолет ждет на аэродроме.

- Сволочи… — тихо обронил Лебедев, — рабочих-то за что было стрелять?!

— Чтобы молчали… Поехали!

* * *

Мошняков с десятью бельцами остановили колонну легковушек далеко за городом. Машины были доверху набиты барахлом, разряженные жены и их «бронированные» мужья подняли истеричный визг, но после того, как двое из ехавших схватились за оружие и мгновенно были застрелены, покорно легли на снег и позволили забрать все золото. В ходе стремительной операции Мошняков говорил и подавал команды только по-немецки и брезгливо видел, как двое холеных мужчин оставили на штанах и снегу следы страха, а их бабы словно вымерли. Бельцы тоже отвечали только «Яволь, гут» и необходимый набор слов, отработанный в самолете. Прострелив радиаторы из немецких автоматов, группа Мошнякова рванула на двух машинах через вечерние сумерки, бросив легковые на окраине города, где на шоссе ждала их крытая машина. Документы у них были в порядке по интендантской линии, и скоро моторы самолета взревели, оставляя внизу затемненный былой Нижний Новгород, вотчину удалых ушкуйников… Только в воздухе Мошняков слегка оживился и ободрил бойцов своим любимым непонятным выражением:

— Козёл на ямке!

Это означало, что все прошло нормально… Мошняков задумчиво перебирал горстями золото в тяжелых армейских вещмешках, и лицо его наливалось бледностью; ходили желваки по скулам… Меж его грубых пальцев сыпались кольца и браслеты, серьги и коронки, из некоторых еще торчали корешки зубов, золотые портсигары с монограммами, колье, жемчужные ожерелья. Бриллианты искрами сверкали в тусклом свете его фонаря, и в этих лучах, за этим страшным золотом видел он тысячи ограбленных и убитых в подвалах русских людей, безвинно замученных, истерзанных только для того, чтобы отнять золото, квартиру, приглянувшуюся какому-нибудь сатрапу из страшного ведомства. Вина была многих только в том, что у них случайно заметили золотые коронки, — и этого было достаточно, чтобы убить и маленькими карманными щипчиками, выдрать их у трупа во дворе тюрьмы или в подвале. Мошняков молчал, перебирая руками воина эти драгоценные свидетельства глумления и цинизма… Ему попался медальончик на золотой цепочке, он открыл крышечку и увидел милое лицо юной барышни на маленькой фотографии, и суровое сердце Мошнякова ворохнулось великой печалью к судьбе и жизни девушки, пришедшей в этот мир любить и растить детей, а принявшей страдание и смерть своего любимого человека, ведь наверняка медальон был сорван с его остывшей груди. Где она теперь, эта барышня? В изгнании, влачит ли тут жалкую долю, или ушла душа ее вслед за тем, кому был подарен медальон, ибо Лубянка выкашивала подчистую всех родственников и знакомых по горячим делам «врагов народа». Только какого… народа?

Мошнякова охватила нервная дрожь. Золото в мешках пахло кровью и страданиями, оно возопило тысячами голосов, мольбой к Всевышнему о возмездии к поругателям России. Золото шевелилось, бренчало в тряске самолета, и чудился в этом звуке хряск костей и черепов, вопли казненных, крики младенцев — стоны людские. Но, видимо, сам Бог послал мальчишек играть в развалины, чтобы один из них в страхе рассказал отцу своему, военному, о том, что они видели на окраине Москвы. Умный майор нашел способ доложить своему комдиву, а тот незамедлительно связался со Скарабеевым, которого знал по Монголии.

Случай или провидение, но истинные хозяева этого неслыханного богатства будут продолжать воевать с врагами земли русской, переплавившись в броню танков, в самолеты и пули, коронки обернутся в траки гусениц и станут грызть кости врага… Золотые пули возмездия и спасения… найдут свою цель…

Лебедев встретил группу Мошнякова лично на одной из явочных своих квартир, путь в которую был через подземный ход, проложенный неведомо кем и когда, в какие века на Руси. Он тоже долго перебирал золото, молчал и каменел лицом. Приказал все тщательно описать, но пока не сдавать, — не было у него уверенности, что те ценности, что несут люди для победы в фонд обороны, не уплывут подобным образом колоннами беженцев, надо было все срочно проверить и уж потом влить силу золота в силу войны…

Его опасения подтвердились. Какие-то тайные агенты зарубежных фирм скупали вовсю драгоценности на рынках за пайки хлеба, проникали в приемные пункты, и русское золото конспиративной рекой плыло за границу в банки, оседало в карманах и суповых кастрюлях; пользуясь доверчивостью и патриотическим порывом русских людей, их продолжали грабить. Лебедев создал специальные подразделения, а его люди быстро раскрыли сеть этого чудовищного обмана, получившего колоссальный размах на народной беде. Все сокрытые нити тянулись к ведомству Берии и через него еще невесть куда. Маскируясь гулом Отечественной войны, грязные крысы продолжали разорять Россию и подтачивать ее мощь в смертельной схватке с врагом внешним. И это поганое зверье ничего не признавало и не боялось, кроме силы… Пришлось идти на крайние меры: расстрелять на месте несколько скотов из этой сети, захваченных с поличным. Был использован дерзкий и тонкий прием, бельцы работали под уголовников, и Лубянка осатанела, объявив беспощадную борьбу уголовному элементу, так и не раскрыв, откуда дует опасный сквозняк…

И все же Лебедев вновь почуял усиление особой опеки: свыше ему навязали чужих людей в аппарат управления, пытались вербовать его помощников и шофера, докатились до того, что отравили воду в графине прямо в кабинете, упустив из своего спесивого внимания, что работают с профессионалом и даже воду в графине перед тем, как пить, он проверял на незаметном цветочке, стоявшем на шкафу у окна. Это было особое растение из Африки, листик которого мгновенно синел, если в воде был яд… Лебедев немедленно вызвал следователей, экспертов, было заведено особое дело, а Скарабеев доложил лично Сталину о попытке покушения на генерала разведки. Главнокомандующий вызвал Берию, и о чем они говорили и на каких диалектах, никто не узнал, но через сутки на стол Лебедева легла бумага о том, что один из офицеров был арестован и расстрелян по обвинению в шпионаже в пользу фашистов. Они убрали своего же агента, внедренного в окружение Лебедева и не сумевшего выполнить приказ.

Лаврентий точно не знал, но догадывался, каким образом на стол Главнокомандующего ежедневно ложатся любопытные докладные о нем самом, о каждом человеке охраны и всех делишках его людей, — и недоумевал с телефонной трубкой в руке, услышав спокойный совет Сталина немедленно расстрелять одного из помощников за агентурную связь с немцами. Тут же присылались неопровержимые документы, подтверждающие это. Бешенству карлика не было предела; он допрашивал обвиняемых, участвовал в пытках и лично расстреливал, немедленно и угодливо докладывая Кобе и каясь в потере бдительности. По интонации и металлу в голосе Иосифа он панически осознавал, что Сталин перестает ему доверять, что именно он устроил неведомую пока службу проверки и контроля; вождь и раньше отличался дьявольской подозрительностью, но теперь она имела какую-то мощную платформу, в словах Иосифа он уже слышал откровенную издевку и сатанел от злости, не в силах выудить из старого конспиратора хоть малую ниточку информации о той таинственной силе, которая отнимала его влияние на Главнокомандующего, который все гуще окружал себя русскими генералами, боевыми и стойкими офицерами, генштабистами. Они становились основной опорой Сталина в войне, и сам он, в таком окружении, становился опасно-недоступным для Берии и тех, кто стоял за ним, он переставал быть управляемым, жестко приказывал освободить Конева или Рокоссовского из лагерей, а всех причастных к клевете на них строго наказать… Подобные действия сеяли панику в органах, и уже не было той пьянящей безнаказанности. Все новые боевые офицеры, которых еще не успели расстрелять в тюрьмах, становились на высокие командные посты и вели в бой войска, вели за собой народ и получали высшей наградой признание их таланта, получали ордена и звания. Но никогда уже не простят они его ведомству того страшного времени в застенках и смогут повернуть всю мощь оружия против своих мучителей. Это Берия тоже понимал своим изворотливым умом и решительно действовал. Убирал ненужных свидетелей, по его приказу без суда и следствия расстреливались офицеры, на которых еще не поступил запрос к освобождению, его подручные изобретали новые шумные дела в раскрытии врагов народа, но их вдруг перестали бояться и поддерживать…