с печальным предупреждением, что Израиль может умереть в любой миг. Ночь, которую они провели в доме друга врача после посещения больницы Тель Ашомер, была незабываемой. Они лежали в отведенной им хозяевами комнате. Израиль взял с полки третий том романа «Саул и Иоанна». Случайно открыл на эпизоде двадцать четвертой главы и начал относить к себе душевные трудности Эрвина перед его поездкой в Москву на верную смерть. Почти шепотом читал диалог между мастером, ремонтирующим скрипки и Эрвином.

– Это то, что возложено на меня сделать, господин. Представить скрипку на продажу и ожидать того, кто действительно достоин этого чудесного инструмента.

– И если кто придет, как вы определите, что это он?

– Определю, господин, определю. Это приходит само. Вы слышите мелодию, видите его руки, и в вас пробуждается чувство, что мир полон чудес. Это истинное искусство, господин, пробуждающее в обычном человеке чувство чуда.

«Дорогая, – он отвел мечтательный взгляд от ее лица, – именно, так я хочу умереть. Как старый скрипач. Умереть с чувством чуда. Хотел бы, чтоб случилось нечто чудесное перед моей смертью». Бросил на нее любящий взгляд и сам себя одернул: «Что я говорю? Чудесная вещь рядом со мной, только руку протянуть. Самая чудесная вещь, случившаяся у меня в жизни».

Всю ночь обнимал ее. С первым лучом рассвета они проснулись после короткого сна.

«Видишь, дорогая, теперь я хочу умереть, когда ты в моих объятиях».

Она не отходит далеко от дома. Не рассказывает дочери, насколько опасно состояние здоровья отца, только просит, чтобы она его не раздражала, не волновала и вела себя хорошо.

30 марта 1969. Она работала в столовой около тележки с диетическими блюдами, когда появился взволнованный Израиль с красными слезящимися глазами.

«Я сильно разругался с малышкой. Она меня просто осыпала проклятьями. Бросала в меня комья грязи. Что делать с этой девочкой?»

«Израиль, выгони ее из дома! Ничего с ней не случится, она должна знать, что так не ведут себя с отцом».

Израиль ушел, молча, сдерживая боль. Она побежала за ним, вернула его домой, уложила в постель и вернулась в столовую. Она чувствовала себя плохо, от сильного сердцебиения дрожали руки, когда она подавала еду членам кибуца. Не дождавшись окончания дежурства, она побежала по тропинке, через хозяйственный двор, домой.

«Не пугайся. Это не первый раз, – успокаивал ее Израиль, лежа на диване и явно страдая от боли в груди, – звонили мне. Предложили очень интересную работу в издательстве «Библиотека трудящихся».

Руки его сжимают грудь, на губах проступает кровь, и он пытается отвлечь ее внимание от припадка, какого еще с ним не было.

«Выздоровей, тогда поговорим».

Она побежала в поликлинику.

«У Израиля пошла кровь изо рта», – сказала она, задыхаясь.

«Плохой знак. Очевидно, сердце давит на легкие», – сказала медсестра, собирая инструменты.

Врач, прибежавший за нею, решил немедленно вызвать машину скорой помощи. Мертвая тишина витает над кибуцем во время полдневного отдыха. Наоми стучится в дверь инвалида войны, у которого есть автомобиль от министерства обороны. В бессознательном состоянии Израиля вносят в машину. Водитель старается ехать как можно быстрее. Он видит в зеркало обессилившее тело больного, побелевшее его лицо, и склонившуюся над ним, Наоми, которая прислушивается к его прерывистому дыханию.

«Скажи Давиду Анегби, что я не смогу получить эту работу», – Израиль слабо улыбается виноватой улыбкой. «Не сдавайся, дорогой», – Наоми обнимает его, – «держись, пока не пройдет кризис», – умоляет она его. Сжимает его голову, чтобы унять боль. Голос его едва слышен: «Дорогая, помни, что ты обещала мне насчет дочери». Видно, как силы его покидают. И нет доброго Бога – прояснить его затуманенный от боли взгляд. И злой Бог, как и добрый, оба скрывают свое лицо. «Отойди от него» – беззвучно молит она ангела смерти, – «возьми мою душу вместо его души».

Все жизнь Израиль вел игру со своим вечным врагом, зная, что чудо – сам факт того, что он еще жив. И при этом он позволял себе смеяться, радоваться и шутить. Для Наоми он старался изо всех сил.

Больница в Афуле. Израиля вносят в приемное отделение. Кровь продолжает течь у него изо рта. «Я отсюда не уйду, я должна быть с ним рядом», – говорит Наоми в ответ на требование покинуть отделение. Врачи заняты Израилем и не обращают на нее внимания, выходят и входят. Глаза больного затуманены. Обострились скулы, лицо бледно. Она держит его за руку, а он смотрит на жену, стараясь, хотя бы взглядом, подбодрить ее. Врач проверяет легкие больного.

Вдруг Израиль замирает. Он бездыханен. Врачи пытаются его оживить. Она целует его и обнимает его уже мертвое тело, в надежде вдохнуть в него жизнь, пробудить от смертной истомы. Сильные и умелые руки отрывают ее от Израиля, уводят ее в смежную комнату. Она отталкивает стакан с водой и успокоительную таблетку.

Когда она вернулась в кибуц, все уже знали о трагедии, которая ее постигла. «Отец умер, – встретила ее дочь, – это из-за меня. Я его сильно рассердила». Наоми молчит.

На пороге весны, в марте 1969, упорхнула душа Израиля Розенцвайга из тела. Завершились шестьдесят семь лет борьбы с тяжелой болезнью сердца. Над Наоми светит солнце, но ее словно сечет дождь, подобный колючей проволоке. Кибуц готовится к тяжелому дню. На трибуне, которую соорудили на хозяйственном дворе, выставлен гроб, обернутый флагом государства Израиль в окружении букетов свежих цветов. Наоми сидит на стуле в первом ряду, ближе всех к гробу. Взгляд ее пуст, бесцветен, лишен выражения. Делегации изо всех кибуцев и иерусалимской академии прибыли в Бейт Альфу. Люди проходят мимо нее и пожимают ей руку, каждый раз безжизненно падающую. Она чувствует, что все-все приходят отобрать у нее Израиля, все пришли, чтобы зарыть его в землю.

«Израиль, что ты мне сделал? – жалуется она ему, – мы же говорили, что не оставим друг друга».

Душа ее опустошена. Взгляд блуждает где-то в пространстве. Доктор Хойна протягивает ей таблетку. Она бездумно отталкивает руку помощи.

«Израиля нет, Израиля нет. Как я буду жить?! Как я буду без него?»

Ей жмут руку, обнимают, целуют, и всё в ней кричит

«Уйдите, оставьте меня. Вы убили самого дорогого человека, который у вас был!»

Пинхас Розен стоит перед Наоми с опущенной головой. Лицо его бледно, он окаменел. С раннего утра не отходит от гроба. Люди подходят – отдать последний долг ушедшему, шепчутся без конца. В Наоми всё переворачивается. «О чём они шепчутся? Израиль жив! Израиль не оставил меня!» Она плачет, но ни одна слеза не