очага, гораздо проще давшаяся Анне, нежели её супругу, поскольку свой отчий дом она уже оставила, надолго заняли мысли женщины, былая скука бесследно прошла. Кроме того, оставшись со своим чадом практически один на один, молодая мать растеряла всё свободное время, и если сначала ей пришлось выполнять несколько простых обязанностей – смена пелёнок, стирка, кормёжка, – то со временем их число не только увеличивалось, но и росло в объёме. Конечно, Светлана Савельевна сильно помогала, время от времени оставаясь ночевать у пары к неудовольствию непонимающего сына, возможно, небезосновательному, Анна временами ленилась, и, когда ребёнок в ней нуждался, слегка терялась, но и бабушке нечем было заняться, так что нести всю полноту ответственности материнства невестке не грозило. Но, что примечательно, её собственная мать редко не ограничивалась только консультациями по телефону. Пусть они жили далеко друг от друга, однако Елена Борисовна сознательно не горела желанием вновь погружаться в отупляющую атмосферу, возникающую вокруг новорождённого, раз окунувшись в неё при воспитании дочери, поскольку утончённая натура образованной бабы плохо переносила натуралистичность обыденной жизни.

И Анна оказалась вполне подстать матери. Если бы не самолюбие, дочь бы не винила её в безразличии к внучке, поэтому, чтобы сбежать от забот, скинув их на кого-нибудь другого, через год она всё-таки решила вернуться к учёбе. Но что ей дало её бегство? Из нынешних сокурсников молодая женщина никого не знала, частично сменился и преподавательский состав, Анна чувствовала, будто вновь пошла на первый курс, испытывая горечь отсталой второгодницы вдобавок к и без того неприятным ощущениям потерянного времени. Учиться стало легче, в начале третьего десятка разница в два года весьма заметна в плане умственного развития, но заниматься дома являлось проблематичным несмотря на то, что Светлана Савельевна у них практически дневала и ночевала. Кроме того, глядя на сокурсников, Анна чувствовала себя действительно замужней женщиной с ребёнком, матерью семейства, слушая, как они обсуждают вчерашний вечер, планы на лето, унылую патетику Брамса, кто, где и за сколько достал очередную модную шмотку, она думала, не кончилось ли дома молоко, остались ли чистые подгузники, какая предстоит стирка и о том, что надо заштопать клетчатую рубашку Геннадия. Так и началось её вымывание из профессиональной среды, точнее, её туда никто не принимал, а ещё точнее – у неё не хватило сил туда пробраться, на занятиях Анна сидела с уставшим безразличным лицом, желая, чтобы всё это скорее кончилось, слабо вникая в предметы днём, ещё слабее вечером, пальцы женщины одеревенели от возраста и недостаточных тренировок, а, может, и от бесконечных стирок, уборок и прочего. И не беда, если бы на курсе она оказалась такая не одна, на что можно было надеяться, но нет, все остальные выглядели юными и цветущими, посему преподаватели охотней уделяли время им, нежели слегка ленивой, приходившей и уходившей строго по часам, не задававшей дополнительных вопросов и не выделявшейся мастерством ученице, чья жизнь уже устроена.

Анна без проблем дотянула до выпуска, получила смехотворное распределение в тюз, в оркестр музыкального сопровождения численностью, как она узнала при первом его посещении, 15 человек, и втянулась в вязкую путину быта, теперь насовсем. Самостоятельно найти место приличней вчерашняя студентка не смогла, а содействовать человеку, который не принимает чужой помощи по непонятным соображениям, и вовсе невозможно. Молодая женщина бессознательно противилась предложениям Геннадия, матери и даже Аркадия Ивановича чем-то ей поспособствовать, она чувствовала, какое отторжение вызовет у коллег вмешательство связей в творческую иерархию, после чего работать будет просто невозможно, профессиональная среда весьма специфична, в конечном счёте талант либо есть, либо его нет, что видно сразу. А ведь, если не считать юные годы, она шла этим путём почти 15 лет, и вдруг такое фиаско! Скрипку Ане подарили в детстве в качестве недешёвой безделушки навырост. Поначалу девочка обращалась с ней, как с очередной игрушкой, некоторое время мать пыталась учить ребёнка по учебникам, сама не разбираясь в музыке, однако всерьёз она взяла в руки инструмент в 12 лет. В один прекрасный день Елена Борисовна привела после уроков свою ничего не подозревавшую дочь в музыкальную школу и оставила на первое занятие в незнакомой обстановке вдали от дома, ко всему прочему опоздав по его окончании и взволновав впечатлительное существо до слёз. Хорошо, что в новом месте учится требовалось не каждый день, у Ани было слабое здоровье, девочка очень утомлялась в школе, посему дополнительную нагрузку весьма невзлюбила, однако к предмету как таковому испытывала определённую симпатию, в чём-то самоистязующую, ощущая последовательную внешнюю силу, придуманную не ею, ею не контролируемую, которая разительно отличалась от всего того, что она знала, что доселе окружало это маленькое существо. Музыка имела сильное влияние на формирование девичьего мировоззрения, она его раскрыла, разомкнула круг представлений, который стали заполнять, наряду с обыденными приземлёнными стереотипами, вещи совсем фантастичные, обычный человек всегда оставляет их за рамками жизненных устремлений.

Анне, например, казалось, что за всем, чему учат преподаватели как в средней, так и в музыкальной школе, стоит нечто потаённое, главное, о котором они намеренно умалчивают, изучаемые предметы не исчерпываются тем, что им, детям, говорят, но рано или поздно настанет тот момент, когда истина раскроется, и всё сразу станет ясно, именно всё в совокупности, а не отдельные вещи. Знала бы она тогда, как жаждали бесконечного откровения многие люди до неё и будут жаждать после! Понятное дело, оно не приходило, но с детской наивностью Аня ждала его и с каждым годом всё более недоумевала. Во многом мистическое отношение к знанию, синкретичное единство высших устремлений с практичными, обыденными желаниями, предопределило её безразличие к учёбе, но оно же помогло не зациклиться на умозрительных абстракциях и всецело довериться инстинктам в игре на скрипке.

Обманутые ожидания юности на обретение всеобщего единства в дальнейшем имели сильное влияние на последующую жизнь девушки. Оно было главным, на него Аня уповала, и, не обретя, поставила под сомнение необходимость всего остального, счастья и созидания, однако вместе с тем из головы исчезли искусственные препятствия, самоограничения, мешающие появлению и реализации любой возможности. Аня, как себя помнила, никогда не боялась ничего нового. Если она и испытывала определённую тревогу при его появлении, то это был не страх, а жалость к себе любимой, сменявшаяся либо радостью, либо безразличием – огорчений девочка не испытывала, никогда не обращала внимания на то, что изначально не приходилось ей по душе, – сил сопротивляться дурному, что-то менять к лучшему Анна не имела, равно как и желания. Так она относилась к занятиям, с