— Нашел, ядрена вошь, время гадать! — встряхнул головой Ленков, тут же вперив в Цупко загоревшиеся азартом глаза. — А мы же, Филя, парни рисковые? Этот фараон-то тебя видал?

— Не, не должно быть… Нет, не видел! — твердо заявил Цупко. Глянул снова на атамана. — Э, паря! Ты чо удумал? — спросил тревожно, в нарастающем страхе.

— Там видно будет! А пока мы ж с тобой молодых поздравлять собрались! Пошли, Филя, где наша не пропадала! Но вида не показывай! Надо будет — дам знак… Вот те и фурор! — тихо засмеялся Ленков.

Он шагнул в калитку и властно сказал застывшему парню:

— Веди к черному ходу!

Дом Прасковьи Прохоровой потому и был выбран под мнимое зарученье, что имел удобные пути для незаметного появления в избе и исчезновения из нее.

Черный ход вел в чуланчик, а оттуда — в маленькую клетушку-комнатку. За дощатой переборкой пели и плясали — только она и отделяла от просторной горницы-залы. Провожатый нырнул за плотную занавеску и вернулся с Сарсатским, сразу же отославшим его обратно во двор.

— Ну, Алеха, можно и поздравить твою католическую душу? — негромко спросил Ленков, прислушиваясь к гомону за перегородкой. — Здесь твой командир?

Леха кивнул, не понимая:

— А чо, Костя, не проходишь?

— Ты мне начальничка своего веди.

3

Через пару минут из-за занавеси показался пошатывающийся Лукьянов. У него за спиной встал Сарсатский.

— Ну, — прогудел милицейский начальник. — Ик-кому я тут нужон?

— Мне ты нужон, — отвечая в тон, поднялся Ленков и протянул руку. — Здорово, Тимофей!

— Здорово… А ты к-кто? — Лукьянов тяжело плюхнулся на узенькую девичью кровать, составляющую вместе с двумя стульями и высокой резной этажеркой все убранство комнатенки.

— Я-то? — улыбнулся Костя. — Ленков моя фамилия. Слыхал небось?

— Хто? Ленков? Ха! Хто Ленков? Ты — Ленков?! — трезвея, уставился на Костю Лукьянов. — Не может быть! Да не может этого быть! — Он попытался вскочить, но Алеха удержал, надавив сверху на плечи, отчего Лукьянов снова плюхнулся на кровать, испуганно оглядываясь.

— Сиди, сиди, Тимофей! — засмеялся негромко Ленков. — В ногах правды нет. Чего соскакивать, когда уже поздоровкались… Да и вооще-то давно, Тимофей, мы с тобой знакомы…

— Чево?!

— Таво! — передразнил Костя. — Ты ж меня давече так выручил, Тимофей! Можно сказать — от верного ареста спас…

— Не было этого! — уже почти окончательно протрезвел Лукьянов, с тоской подумав о револьвере в кобуре желтой кожи на вешалке у входа.

— Как это не было?! — притворно изумился Костя. — А кто Алеху предупредил о вашем фараонском налете к портному? Вон и Алеха скажет! Ежели б не ты, Тимофей, куковал бы я щас на тюремных нарах, али того хуже… Так что, огромное тебе спасибочки!

— Куда же это я попал? — пробормотал Лукьянов, оборачиваясь к Сарсатскому.

— Здрасьте вам! В гости вы ко мне пришли, на заручение, Тимофей Лукич. Пить-гулять, нас с Анютой поздравлять! — издевательски усмехнулся Алеха.

— Ты меня, Тимофей, не пугайся. Никто ничево плохого с тобой делать не собирается. Ты — гость, я — гость. Гуляем, Тимофей!

— Слушай… Х-хм… — хрипло откашлялся Лукьянов. — Договоримся по-хорошему. Я тебя не видел, ты — меня. И разошлись в разные стороны. У меня и так из-за тебя неприятностей по службе хватает!

— Это точно! — весело кивнул Ленков. — Когда я из твоего участка деру дал, наподдавало небось тебе начальство?

— Теперь понятно, — кивнув на Сарсатского, проговорил Лукьянов, — как ты сбег. При таком помощничке…

— А ты думаешь, он у меня один? — прищурился Ленков.

— Поня-атно-о! — протянул Лукьянов.

— Это хорошо, что ты такой понятливый. Значится, подружимся!

— В шайку твою я записываться не собираюсь! — трезво и твердо выпалил Лукьянов.

— Как красиво запел, паря! — снова усмехнулся Ленков и приблизил свое лицо к Лукьянову. — Вон как ты заговорил, Тимофей… А того не ведаешь, что давным-давно ты у нас в списке. Или, думаешь, тебе мясо и яйца, масло да творожок, сало да мучица, крупа-пшеница — с неба сваливались? Это плата тебе была и наша помощь. Помощь — как человечику полезному, а плата — за лошадок, к примеру. Иль ты думаешь, што Алехе с приятелями не на чем было за продуктишками съездить, тогда, по осени?..

— Я ж думал — по-товарищески…

— А твои друзья-сыскари и нарполитсуд по-другому подумают…

— Меня все знают! Как красного партизанского командира! Объясню, поймут…

— Вышел весь красный командир! Был да вышел, — пробасил доселе молчавший Цупко. — Можа, твои объясненья и примут, но ты, паря, об другом не забывай — про женку и деток малолетних. У нас руки длинные…

— Не пугай его, Филипп, — участливо выговорил Ленков. — Тимофей, я вижу, мужик не из пугливых, много раз, как и я, смерти в глаза смотрел. Ты его, Тимофей, прости. Горячий такой он просто. Я вот про другое тебе скажу. Ответь мне, как на духу, много тебе дала новая мирная жизнь, а, Тимофей? В командирах партизанских не последним был, а теперь што? Семья с корки на корку бы перебивалась, если б не наше вспомоществование, не так? Вот и думай. И вот што еще…

Ленков засунул руку в оттопыренный карман, вытащил полную горсть монет, высыпал кучкой на этажерную полочку, перебрал пальцем, считая, досыпал в кучку из другого кармана.

— Тут тебе, Тимофей, пятьсот рубликов серебром. Это, паря, я тебе по случаю приятного знакомства на подарки жене и девкам твоим отсыпаю. Бери, бери, мы с тобой одна компания, тем более ты меня от угрозыска спас. Брат почти…

Ленков выдержал паузу, пытливо глядя на Лукьянова, потом как бы в раздумье добавил:

— Конешно, неволить и резона нет… В общем, подумай, Тимофей. А деньги возьми, чо они тебе лишние… Паче расписки же с тебя не требуется. А не нужны будут — вернешь при случае…

Поднялся со стула, хлопнул, потирая, в ладони.

— А пошто ж ты, Алеха, к столу не зовешь? Поди, уж все выпили и сожрали, черти!

Хлопнул Лукьянова по плечу.

— Пойдем, пойдем, выпьем за Алешку с Анюткой… И не дури, сам понимашь…

На подвыпившую публику появление Ленкова и Цупко произвело, конечно, не то впечатление, когда бы это на трезвую голову происходило. Но все равно, кто-то вскочил с места, громко приветствуя Костю, пьяный Бориска Багров, поддерживаемый Яшкой Верхоленцевым, лез пожимать руку. Мишка-Долгарь тут же вышел вприсядку под гармошку Хохленка, а сожительница Долгаря, Машка Чубастая, пронзительно запела-заорала:

У миленка чуб вихрастый,

Гребешочек подарю!

Почесаться с ем за баней,

Можа, и уговорю!