Но вот жена — звезда и свет —

Явилась, встала у порога.

«Опять ты здесь, — вскричал поэт, —

Дай мне работать ради Бога!»[163]

Вдохновение отпусков не давало. Расул Гамзатов работал всегда и везде. «Если пишется, то пишется везде: в вагонном купе и даже на плече покупателя, стоящего перед тобой в очереди магазина, — говорил он в беседе с Евгением Дворниковым. — А не пишется, то не помогут ни Михайловское, ни подлинное пушкинское перо, ни приезд современной Анны Керн по телеграфному вызову».

Муза Гамзатову не изменяла, но и он был преданным адептом поэзии. Любил работать на даче, у моря, пока не начинали мучить каспийские ветры. Иногда стихотворение слагалось почти само, будто спускалось на невидимых крыльях с таинственных высот. А порой он работал по нескольку дней, пока не находил строку, слово, интонацию, которая освещала его творение.

Я негр своих стихов. Весь божий день

Я спину гну, стирая пот устало.

А им, моим хозяевам, всё мало:

И в час ночной меня гонять не лень.

Я рикша, и оглобли с двух сторон

Мне кожу трут, и бесконечна тряска,

И тяжелее с каждым днём коляска,

В которую навек я запряжён[164].

Но у каждого стихотворения был свой роман с поэтом, который труднее продолжить, чем начать. Казалось бы, ему ли, признанному поэту, властителю дум, робеть перед чистым листом, но исчезали вдруг и опыт, и мастерство, и поэтические приёмы. Но охватившее поэта чувство, окрылившая его мысль — они уже делали свою чудесную работу. Каждое новое стихотворение становилось для него манящей загадкой, которую было непросто разгадать. И каждая новая строфа была не такой, какой он ещё мгновение назад её представлял. Эта магия завораживала поэта и рождала поэзию.

«Стихи приходят неожиданно, как подарок, — писал Расул Гамзатов. — Хозяйство поэта не подчиняется жёстким планам. Нельзя запланировать для себя: сегодня в десять часов утра я полюблю девушку, встретившуюся мне на улице... Я не знаю, что такое талант, как не могу сказать, что такое поэзия. Но иногда — то на пути к дому, то в чужой стороне, то во время сна (как бы приподняв полу моей бурки), то когда я ступаю по зелёной траве (как бы переливаясь в меня из живой зелени и разливаясь в крови), то во время еды, то во время музыки, то в кругу семьи, то в кругу шумных друзей, то когда я поднимаю на руки ребёнка, как бы благословляя его на долгий путь, то когда я подпираю плечом, помогая нести, гроб с останками друга, провожая его в последний путь, то когда я смотрю в лицо своей любимой — вдруг меня посещает нечто редкое, удивительное, загадочное и могучее. Оно бывает то весёлое, то печальное, но всегда побуждает к действию, всегда заставляет меня говорить. Оно приходит без приглашения и без спроса».

Когда его спрашивали о природе поэтического творчества, он не умел объяснить это таинство во всей полноте, он сам пытался его постичь. Но иногда приводил в пример Сулеймана Стальского, то, как он ответил жене, которая, не дозвавшись мужа к обеду, принесла хинкал на плоскую крышу сакли, где он лежал на своём тулупе:

«Сулейман рассердился. Он вскочил с места и закричал на свою старательную жену:

— Вечно ты мне мешаешь работать!

— Но ты же лежал и ничего не делал. Я думала...

— Нет, я работаю. И больше мне не мешай.

Оказывается, и правда, в этот день Сулейман сочинил своё новое стихотворение».

Эта история описана в книге «Мой Дагестан». Есть у этой темы и продолжение.

«Поэт женился. Сыграли свадьбу. Гости разошлись, оставив новобрачных одних в комнате, специально приготовленной для брачной ночи. Невеста возлегла на брачное ложе в ожидании жениха. Однако жених, вместо того чтобы прийти к своей невесте, сел за стол и начал писать стихи. Всю ночь он писал стихи и к утру закончил длинное стихотворение о любви, о невесте, о брачной ночи.

Должны ли мы сделать вывод: “Итак, поэт работает даже в ночь любви?” Если бы я работал так же, как этот аварский поэт, у меня было бы книг в пятьдесят раз больше, чем сейчас. Но я думаю, что это были бы фальшивые книги».

Покой наступал лишь ночью, когда Гамзатову удавалось выкраивать время для творчества. А днём... Днём были не только гости и служебные обязанности. Днём была жизнь, которая теперь делала очередной неожиданный поворот.

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ

11 марта 1985 года генеральным секретарём ЦК КПСС был избран Михаил Горбачёв. Тогда мало кто предполагал, что очередная смена генсека станет началом исторического перелома, значительно повлиявшего не только на страну, но и на весь мир.

Генсеки тогда менялись часто, население страны уже так к этому привыкло, что, когда по телевизору вдруг начинали показывать балет «Лебединое озеро», все собирались у экранов в ожидании траурного сообщения о кончине очередного генерального секретаря.

Теперь не все понимают, почему партия обладала абсолютной властью, когда были и Верховный Совет, и Совет министров, но тогда это было нормой жизни, и несогласные с этакой «социалистической демократией» считались диссидентами, то есть попросту «врагами народа». А тут вдруг руководитель государства стал предлагать такое, что не всякому диссиденту могло прийти в голову. Горбачёв провозгласил «перестройку». Должно было измениться всё — от идеологии до экономики. Поначалу делался упор на экономическое ускорение, чтобы вывести страну из глубокого кризиса «развитого социализма» и по-современному модернизировать. Затем наступила пора общественно-политических реформ, гласности и демократизации, без которых экономика не желала ускоряться. Зато можно было воочию наблюдать, к примеру, «антиалкогольную кампанию», не дававшую желаемых результатов, но шумно пропагандируемую. Такой же провальной оказалась «борьба с коррупцией и нетрудовыми доходами».

Государство хотело, чтобы появились другие люди, а люди ждали, что появится новое государство, и от личных интересов отказываться не спешили. Гораздо больше народу нравились заверения Горбачева о том, что к 2000 году экономический потенциал СССР удвоится и каждая семья будет иметь отдельную квартиру. Генсек Никита Хрущёв обещал, что тогдашнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, теперь партия говорила не о коммунизме, а о совершенствовании социализма. Наученный горьким опытом, народ мало верил в обещания генсеков. Но Горбачева поддерживали, ему аплодировали даже идеологические