Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другие советовали посадить Василька в яму, а Мономаху отправить обличающее письмо с изложением его вины.
– Пусть оправдается перед тобой, князь, за себя и за Ростиславича. Невиновны окажутся – тогда помиритесь. А если виновны, то один злодей у тебя в руках будет, и сговор их порушится.
Никакой из двух советов не перевешивал другого.
Далеко за полдень вече вытолкнуло из своих недр градского старшину и троих житьих людей, рассуждавших по справедливости и по уму. Вечевая толпа обязала их пойти к Святополку Изяславичу – растолковать ему все невыгоды для Киева большой княжьей распри, чей призрак вставал за пленением Василька.
Напоследок наставляли послов, чем вразумлять и жалобить князя:
– Мономах теребовльского в обиду на даст. Сам ратью на Киев пойдет и других князей приведет.
– Ополчатся друг на дружку, начнут друг у друга грады и землю жечь. А нам убытки считай и горе лаптем хлебай!
– О торговле пущай подумает. Торговлишка намертво встанет, ежели всю Русь всколыхнут войной.
– И половцев на поживу приманят. Мало, что ль, теряем от их каждогодних наскоков! В давешнем году поганым совсем чуток нахрапу не хватило взять на копье Киев.
Градский с житьими сели на коней и поехали на двор тысяцкого Коснячича просить встречи с князем. До двора не доехали – повстречали боярина по пути, сопровождаемого кметями и оружными холопами.
– Что скажете, люди градские? – неприветливо осведомился тысяцкий. – Пошто без причины сбежались на вече и о чем трезвонили там?
– А будто бы тебе не известно о чем, Наслав Коснячич. Будто ты сам без причины себя кметями окружил. – Градский не уступал ему в неприязненности. – Люди волнуются, что в Киеве беззаконие сотворилось. Веди нас к князю, боярин.
– Это какое же беззаконие? – притворно удивился тысяцкий. – Никак, опять чернь на жидов жалуется? Вот надоели-то! К князю с такими пустяками нечего лезть. Поворачивайте назад.
– Люди не хотят, чтоб началась война из-за теребовльского князя! – возмутился градский, оскорбленный презрением.
– А еще они чего не хотят?
Вечевые послы кратко и с достоинством изложили боярину суть беспокойства горожан.
– О торговле волнуетесь – это понятно, – молвил тысяцкий, выслушав. – Поганых боитесь – тоже понятно. Но на то и князь, чтоб ваши заботы были его заботами. Прочее же – не ваше собачье дело, люди градские.
– А ты нас псами не поноси, боярин, – степенно ответил один из купцов. – Горожане ведь за нашего князя, за Святополка Изяславича, не держатся крепко. Если доведется ему спорить с Владимиром Всеволодичем, кто прав, а кто виноват, люди киевские еще подумают, чью сторону принять. А спор такой между князьями теперь непременно случится. Что из этого может выйти, ты с князем подумай. И наши слова непременно сообщи ему, если не хочешь самих нас к нему пустить.
Прочие послы подтвердили сказанное. Тысяцкий смотрел на них со злобой.
– Я запомнил ваши слова, люди градские, и передам князю. – Он развернул коня. – Как бы вам после не пожалеть о том!
…В тот же день, к вечеру, на княж двор пожаловали еще просители за схваченного Василька Ростиславича. Князь Святополк только что оттрапезовал с некоторыми из бояр и Давыдом Игоревичем. Обильная еда немного утишила его гнев на горожан, вздумавших открыто угрожать. Но к меду князь не успел приступить – помешал ключник, доложивший, что явился целый крестный ход.
Святополк поперхнулся.
– Кто?
– Штук семь чернецов, – с гримасой молвил ключник, – у всех кресты на груди и клюки в руках. Так сказать гридям, чтоб пустили?
– Монастырские игумены, – догадался тысяцкий.
– Митрополита нет средь них? – на всякий случай спросил князь и оглянулся на сотрапезников.
– Вроде нет, – почесал в бороде раб.
– А зачем пришли?
– Сказали, будто хотят слезно печалиться за теребовльского князя. Ишь, удумали, вороны, – хмыкнул ключник. – Мало им монастырей понаставили, надо в княжьих хоромах тоску разводить.
– Гони прочь их, брат, – посоветовал Давыд.
– Гони их прочь, – повторил Святополк рабу.
Ключник поворотил в дверях жирный зад.
– Стой! – крикнул князь. – Я передумал. Позови их. Только не всех. Пускай двое придут… Может, и эти грозить мне станут гневом Божьим?..
Он схватил со стола чашу, полную меда, быстро, торопясь и проливая на себя, выхлебал всю до дна. А когда отер бороду, его очам предстали два дюжих седобородых монаха с настоятельскими посохами – игумены киевских обителей. Пожелав ангела за трапезой, они направили на князя взоры, исполненные грустной укоризны.
– Дошла до нас печальная весть, князь… – заговорил игумен Выдубицкого монастыря Петр.
Святополк махнул на них рукой.
– Ясно, дошла, раз уж целый крестный ход ко мне снарядили. Дело говорите – чего хотите, отцы?
– Заповедь Господня повелевает нам устраивать мир среди враждующих. Теребовльский Василько никакого зла тебе не сотворил, князь. А из того, что ты неправдою взял его и повязал узами, будет зло. Исполни и ты заповедь: возлюби врага своего, если мнишь Василька врагом. Отпусти его с миром.
Монахи дружно поклонились в пол.
– Я бы возлюбил, – мечтательно выразился Святополк, чья душа была подслащена медом. – Да только я не для себя его пленил, отцы. Он слезно просил. – Князь повел дланью на Давыда. – А брату отказать не могу, ибо он трепещет за свою жизнь и достояние.
– За твою жизнь и достояние также трепещу, брат, – в насмешку над чернецами добавил волынский князь.
– Оклеветали Василька, – убежденно заверил выдубицкий настоятель. – Чисты его помыслы.
– Откуда знаешь, старче?
– Сам принимал его исповедь. Если бы он утаил злое помышление, Господь не дал бы ему вкусить Святых Таин, как не дал причастия предателю Иуде.
– Богословие – невразумительные словеса, – сухо рассмеялся Давыд. – Возьмите в толк, чернецы: своя голова дороже веры в заповеди и исповеди.
– Не ведаешь, что говоришь, княже, – вздохнул игумен Петр и обратился к Святополку: – Помни, князь, что меньшее зло всегда рождает большее. Как бы тебе и впрямь не вострепетать за свою голову – не от выдуманного злодейства, а от настоящей беды.
– А если отпущу Василька, – размышляя, молвил Святополк, – ручаетесь, отцы, что не потерплю от него никакого урона и притеснения?
– Истинно говорю, князь: как огонь не может обжечь, пока не разожжешь его, так и Василько не причинит тебе вреда, если сам не распалишь в нем злобы. Поспеши отпустить невинного.
И бояре, и отцы-игумены, и Давыд ждали решения Святополка. Киевский князь, зажав в кулаке бороду, остановившимся взглядом смотрел в пол. Он не знал, как ему поступить. Отпустить Ростиславича – постыдно, ибо означает признать правоту черни и монахов. Но и мысль удержать его в заточении неприятно холодила душу. Ведь эта мысль тянула за собой другую, о том, что Мономах не преминет исполнить любечскую клятву: «…против того будем все мы и крест честной».