злыми духами мертвых) хозяин дома или отец семейства вставал в полночь и обходил босиком весь дом, чтобы отогнать духов. После этого он мыл руки в родниковой воде, клал в рот зерна черных бобов, которые затем перебрасывал через дом, не оглядываясь назад. При этом он девять раз повторял заклинание: «Это отдано вам, и этими бобами я выкупаю себя и своих близких». Затем он брал в руки два медных таза, бил ими один о другой и девять раз восклицал: «Духи, уйдите вон!» Это лишь один пример многих подобных обрядов.

Прорицатели, зачастую являвшиеся абсолютными шарлатанами, совершенно естественно всегда пользовались спросом у неграмотного народа и были готовы дать ответы, например, на такие вопросы: «Выздоровеет ли моя теща от желтухи?» или «Сколько еще проживет мой муж, который не дает мне уйти к любовнику?» Эти мошенники обычно предсказывали будущее, изучая легкие жертвенного голубя. Внутренности собаки куда лучше подходили для этой цели, хотя обычно они стоили намного дороже.

В среде богатых горожан, однако, оказывались популярными «халдейские[376] астрологи», пройдошливые восточные люди, прекрасно знавшие, каким образом можно выжать неплохие деньги из богатеньких парвеню, даже если официальная религия неодобрительно относилась к звездочетам[377]. Женщины неизбежно становились лучшими покровителями этих ловких мошенников, но и их мужья и братья зачастую отказывались начинать какое-нибудь серьезное дело, пока не получали заверения в том, что «гороскоп благоприятен». Ограниченность места не позволяет нам поведать о принятии на работу этрусских ведьм или о вере в призраков и гоблинов.

Частные жертвоприношения. Тем не менее при всех этих недостатках римская религия имела очень мало умалявших ее ценность суеверий. В ней практически отсутствовали человеческие жертвоприношения, никогда не проводились непотребные ритуалы, не было и действий или верований, которые бы пагубно воздействовали на чью-нибудь мужественность или женственность. Все в ней оказывалось определено, упорядочено и, за исключением ряда сельских ограничений, разумно терпимо. Типичное римское жертвоприношение представляет собой достойную и регламентированную во всех деталях процедуру. Совсем недавно у Публия Кальва был день рождения, и обычай требовал, чтобы все его родственники пришли навестить его в тот час, когда он приносил в жертву богам белоснежную овцу в благодарность за отпущенный ему еще один год жизни и процветания. Церемония происходила в небольшом храме Юноны неподалеку от особняка сенатора на Эсквилине. Юнона считалась божеством, под покровительством которого находятся Юнии Кальвы. Жертва была тщательно отобрана лично Кальвом, заплатившим дополнительную сумму за то, что та была совсем недавно отлучена от матери и рожки ее едва пробивались. Хвастливые вольноотпущенники порой на свой день рождения приносили в жертву откормленного быка, тогда как народ победнее довольствовался всего лишь небольшим поросенком. Однако белая овца вполне подходила для частного жертвоприношения, поскольку не была ни слишком убогой жертвой, ни слишком претенциозной и прекрасно сочеталась с римской идеей отношений с богами на честной деловой основе.

Обряд в храме. В день проведения обряда Кальв появился в храме, причем на этот раз его тога была плотно обернута вокруг его тела и скреплена особым «габинским» поясом, что оставляло его левую руку свободной для совершения необходимых ритуальных действий. На почтительном расстоянии за ним следовала группа его родственников, друзей, вольноотпущенников и т. п. Был среди них и особый фламин Юноны, друживший с Кальвом сенатор, тоже в надлежащем облачении, чтобы наставлять Кальва в технических деталях обряда, поскольку требовалось, чтобы в роли жреца выступал сам Кальв.

После того как все собрались вокруг алтаря и увенчали себя венками из плюща, общественный глашатай громко произнес: «Да воцарится здесь тишина!» За этим последовало напряженное молчание, прерываемое лишь иногда подавляемым покашливанием. Поскольку никакого неблагоприятного знака не последовало, старший из малолетних сыновей Кальва, выступающий в обряде в роли помощника жреца, подал своему отцу чашу с родниковой водой, в которой тот тщательно омыл руки, а затем вытер их полотенцем, поднесенным младшим сыном, и накинул себе на голову большую складку своей тоги, которая почти совсем скрыла его лицо.

В этот момент флейтист, стоявший рядом с группой, заиграл на своем инструменте и продолжал играть почти до конца обряда, но не для того, чтобы образовать его музыкальный фон, а чтобы не был никем услышан какой-нибудь звук, который мог стать дурным предзнаменованием. Вслед за этим другой юноша подвел к алтарю овечку. Маленькие рожки ее были вызолочены, шею обвивала гирлянда цветов. Для обряда требовалось, чтобы жертва, хотя бы как казалось, шла к алтарю по своей воле, поэтому повод не был натянут, однако небольшое количество вкусной травы, разбросанной у алтаря, влекло животное навстречу своей судьбе.

Кальв приблизился к жертвенной овечке. Фламин, двигавшийся сбоку едва ли не вплотную к нему, подсказывал каждую деталь обряда. Кальв взял фиал вина, щепоть ладана, смесь муки и соли и брызнул понемногу каждым ингредиентом на мордочку голодного животного. Профессиональный помощник состриг несколько волосков между рожками овечки и бросил их на угли алтаря. Затем, снова по подсказке фламина, Кальв громко произнес слова молитвы: «О матерь Юнона, я возношу молитву тебе и заклинаю тебя быть милосердной и благосклонной ко мне, моему дому и всему моему хозяйству, для чего я и приношу в жертву тебе этого агнца во исполнение моих обетов; прошу тебя отвратить и не подпускать все недуги, видимые и невидимые, всяческие неплодородие, убыток, неудачу и дурную погоду; молю тебя послать удачу моей семье, моим делам; даруй силы и здоровье мне, моим домашним и всей моей фамилии!»[378]

Формула молитвы; реальное жертвоприношение. Произнесенная Кальвом молитва больше всего походила на формулировки, используемые адвокатами во время суда претора: никаких высоких слов, но все вполне обстоятельно и ничего не предусмотренного.

Когда Кальв закончил свою молитву Юноне, храмовый служитель, стоявший рядом, задал ему положенный вопрос: «Мне делать?» – «Делай!» – велел ему Кальв. В ту же секунду служитель нанес овечке безжалостный удар деревянным молотком по черепу. Бездыханная овечка рухнула на пол храма, а служитель тут же встал на колени и вонзил ей нож в горло. Собрав вытекавшую кровь в чашу, он обрызгал из нее алтарь, окропив еще его вином, ладаном и освященным хлебом.

Принесенная в жертву овечка была тут же разделана, и бывший здесь же гаруспик принялся изучать цвет и формы еще трепещущих ее внутренностей. Если бы они оказались сочтены им «неблагоприятными» по цвету, форме или еще по каким-то причинам, то была бы приведена вторая овечка и весь ритуал повторили бы, пока результат не устроил бы жреца. Но гаруспик, честно отрабатывая свой гонорар, после тщательного изучения желчного