А основные силы Темного находились под Ярославлем, готовились спасать устюжан и вологжан. Государь передал имевшиеся под рукой отряды князю Ивану Звенигородскому, поручил грудью встать на переправах и задержать врага. Сам поскакал в Москву и погнал вестников к воеводам, приказывал срочно поворачивать, выручать столицу. Но Иван Звенигородский задачу не выполнил. Он струсил и попросту сбежал. Глядя на него, бросились наутек воины. Ордынцы беспрепятственно форсировали Оку и устремились к Москве. Полки великого князя явно не успевали подойти.

Тем не менее, Василий Темный не растерялся. Но ему опять пришлось менять приказы, действовать по старой, испытанной схеме. Защищать Москву назначил сына Юрия – мальчику исполнилось 9 лет, но важно было его имя и положение. А для реального руководства при нем остался митрополит с боярами. Государь выехал к войскам. Благо, они были в сборе, где-то выдвигались навстречу. Но татары подкатились так быстро, что москвичи не успели подготовить крепость к осаде, сжечь посады. Их подпалили ордынцы. Погода стояла сухая, знойная, вокруг Кремля встала стена пламени. Людей, вышедших на стены, опаляло жаром, сыпались искры и головешки. Боялись, как бы не заполыхало внутри Кремля.

Татары пробовали подобраться к укреплениям вслед за огнем, но и для них оказалось чересчур жарко. Отступили от ревущего пожара, пережидали. А горожане не сидели сложа руки. Сколотили несколько отрядов, и едва пламя стало гаснуть, высыпали из ворот на вылазки. Раз за разом бросались в контратаки и врагов к стенам не подпустили. Ночью, засучив рукава, готовились отражать приступ. Втаскивали на стены и расставляли котлы со смолой, пушки, пищали, самострелы. Во всех храмах усердно молились – и произошло чудо.

Мазовша узнал от пленных, что на выручку столице спешит армия великого князя, а шум от ночных работ в Кремле всполошил ордынцев. Они сочли, что армия уже прибыла. Перепугались, что их прижмут к городу и уничтожат. Побросали все имущество, обозы с награбленным барахлом, и кинулись подальше. Поутру изумленные жители Москвы обнаружили пустой лагерь, множество телег, шатров, потерянного в суматохе оружия. Славили Бога и Пресвятую Богородицу, послали гонцов вдогон Темному. Он отъехал недалеко, только до Дубны. Возвратился, утешал людей, потерявших при пожаре дома и нажитое добро. Даровал всем льготы от податей, помогал нуждающимся. Но поход на Шемяку отложился, сперва надо было оправиться от потрясения.

Наступление развернули зимой. В январе 1452 г. Василий II вывел войска на Волгу. С одним корпусом он остановился в Костроме – отсюда можно было двигаться и к Галичу, и к Вологде, если Шемяка метнется туда. Командовать вторым корпусом поставил 12-летнего соправителя Ивана. Ясное дело, отец дал ему превосходных воевод, Семена Оболенского и Федора Басенка, дал лучшие полки и служилых татар. Им предстояло идти на Устюг. Но сразиться с Шемякой наследнику не довелось. Разбойный князь невысоко оценивал собственных подчиненных. Как только прознал, что на него выслали рать, велел им до последнего удерживать Устюг, поставил над ними воеводой некоего Ивана Киселя, а сам с личной дружиной бежал во всю прыть.

Мальчику-командующему доложили о его бегстве, и воеводы подсказали, что Шемяка нарочно пытается задержать их осадой крепости, терять время не имеет смысла. Иван Васильевич велел коннице мчаться «мимо Устюга», в погоню.

Это решение оказалось верным. Без предводителя банды разбежались, и город освободился сам собой. А первый самостоятельный поход наследника престола выдался очень тяжелым. Крамольного князя преследовали более 500 км, пробивались через метели и морозы без дорог, по заснеженным руслам рек. Высылали отряды, отсекая врагу пути на Новгород. Хотя догнать не сумели. Шемяка добрался до Двины и укрылся в новгородских вотчинах.

Зато его союзникам, кокшарам, довелось сполна ответить за совершенные безобразия. От устья Ваги корпус повернул на Кокшенгу. Племя попыталось драться, но куда ему было выстоять против московских бойцов? Иван Васильевич «воюючи, город Кокшенский взял, а кокшаров секл множество», «а землю ту всю плениша и в полон поведоша». Перед лицом подростка разыгрывались не слишком приятные сцены – полыхали городки и языческие капища, падали убитыми те, кто осмелился сопротивляться, строились колонны «многого плена». Но ведь мальчик был великим князем, а война есть война. Если убийц утопленных устюжан и перерезанных вологодцев оставить безнаказанными, трагедия повторится. Погибнут тысячи невиновных, и за них Господь спросит с него, государя. Разве не так?

К середине XV в. «эпоха возрождения» дошла и до Польши. Дошла, в общем-то, своеобразно. Художников и скульпторов здесь еще не было, а европейскую культуру к полякам привозили католические священники и купцы-евреи. Паны брали за образец тех и других. Зубрили латынь – вся западная литература писалась на латыни: богословская, псевдонаучная латынь была языком международной дипломатии, поэтому ее знание считалось главным признаком образованности. Идеалы рыцарской доблести отходили в прошлое. Сабли стали цениться не столько по качеству стали, сколько по украшению ножен. В моду вошли распущенность и изнеженность.

Польская знать старалась наряжаться побогаче, навешать на себя побольше золотых колец, обручей, цепочек. Часами завивала бороды и кудри, чтобы были как у евреев. А самым почетным занятием стали считаться словоблудие. Пышные наряды и прически паны демонстрировали на заседаниях сенатов и сеймов. Важно надували щеки, выжидая возможность что-нибудь сказать, обратить на себя внимание. А перемежались заседания неуемным обжорством и пьянством на пирах, танцами, охотами.

Подобное времяпровождение требовало денег, их выжимали из крестьян. У короля правдами и неправдами вымогали пожалования, доходные должности. Но жить покультурнее и покрасивее хотелось всем, а пожалования урывали лишь избранные. Те, кто победнее, подрабатывали обычными грабежами, устраивали «наезды» на соседей, ловили путников на большой дороге. Среди шляхтянок появились даже женщины-разбойницы, промышлявшие таким способом [56].

Литовские аристократы презирали поляков. Подчеркивали, что между ними существует только «личная уния» – король общий, а государства и правительства разные. Но, невзирая ни на что, Польша исподволь приращивала к себе Литву. Королевские чиновники приезжали в Вильно, Киев, Минск, Полоцк, потомки русских и литовских князей, бояр, ездили по делам в Краков, попадали в гости к польским вельможам. Многое из увиденного им нравилось. Они обзаводились польскими поварами, музыкантами, гувернерами, любовницами.

Польские дворяне силились выдать дочек замуж за литовцев – они были богаче, владели большими имениями. Но и литовские паны охотно женились на шляхтянках. Солидное приданое за ними давали редко, зато они впитали в себя «возрождение», умели быть веселыми, возбуждающими, блеснуть признаками «культуры». К ним пристраивались и мужья, начинали изучать латынь, польский, итальянский – тоже хотели блеснуть, прочесть модные стихи и игривые книжки. А поляки и католическое духовенство проталкивали на ключевые посты в Литве те кандидатуры, которые проявляли к ним наибольшие симпатии.