Вначале Долбушин смотрел на рыхлую жижу с омерзением. Потом подумал, что можно не сопротивляться, а просто сдаться. Все равно им никогда не вылезти из этой осыпающейся пещеры. Пусть будет хоть это, потому что все остальное страшно и тупиково. Словно в затянувшемся сне сидишь в жутком месте, и все, что у тебя есть, это огромная коровья кость – единственная связь с действительностью. И ты упорно грызешь эту кость, боясь даже поднимать глаза, боясь увидеть что-то кроме этой кости. А там, по углам, шевелится что-то бесформенное, о чем страшно даже подумать, и потому ты уткнулся в эту кость – и грызешь, грызешь, и это будет тянуться целую вечность… И ничего больше нет, кроме этой кости и шорохов. Так пусть будет хотя бы кость… Без кости страшнее!

Что-то вразумляюще хлестнуло Долбушина по щеке. Растение, в которое он вцепился, падая в яму, и зачем-то все еще держал. Растению здесь активно не нравилось, оно хлопало листьями и рвалось отсюда прочь, и вот листом задело Долбушина по лицу.

Этот удар листом, более плотным, чем сам Долбушин, несмотря на то что это был всего лишь лист, вразумил главу форта. Он сумел услышать свою закладку. Дар бесконечного обновления, бесконечного открытия нового включился в нем. Человек со слабой волей видит путь, но не идет по нему, возвращаясь к привычным и удобным ошибкам. Мысль остается мыслью, не обрастает плотью практики. Но Долбушин всегда был решителен. Закладка, таящаяся внутри камня той, другой, первой закладки, помогла ему.

Зеленая жижа вспыхнула от чьих-то трепыханий, и Долбушин вновь увидел Тилля. Тот ползал на четвереньках и утыкался в вонючий гель лицом. Заглатывал его, смеялся, загребал руками. Жижа под его пальцами превращалась в пачки денег, сочные шашлыки на шампурах, автомобили, крошечных кривляющихся женщин, преуспевающих сыновей, окруженных целым выводком розовых свинячьих внуков, тоже цепко-преуспевающих, ненасытных как клещи, какие-то перекошенные, с кривыми крышами особнячки. Все это было бесформенное, неаккуратно вылепленное и, видно, только для Тилля реально существующее.

От контакта с гелем тело Тилля оплывало, съеживалось. Он точно огромное колесо с большой скоростью прокручивал свою жизнь, гнал ее вперед, убыстрял, упивался. Глотал свои грядущие удачи, как человек, который, решив поскорее узнать финал фильма, проматывает его вперед в ускоренном просмотре. Тилль не ощущал подмены. Упивался происходящим, пожирал тупиковые мечты, одерживал ничего не значащие победы, не догадываясь, что единственная ставка этих побед и единственный выигрыш – вонючий дряблый гель. Щеки его становились мягкими, словно стекали куда-то. И сам Тилль становился меньше. Уцелевшая одежда провисла на нем, будто стала ему разом мала.

Долбушин наклонился и стал теребить Тилля за плечо. Тилль, не поднимая головы, зарычал как собака, оскалился и опять уткнулся в свой гель. А сам все опадал, опадал. Долбушин подхватил его под мышки. Тилль был уже легким, пористым. Тело оплывало. Долбушин отпустил его, боясь, что Тилль порвется и стечет в его руках. Плотность, все та же плотность – она здесь решала все!

«А! Должно быть, так, – торопливо сообразил Долбушин. – Напрямую болото в Межгрядье не прорвалось! Иначе бы давно хлынуло. Проходы между двушкой и болотом проточены, но они узкие. И ничего крупное в них затянуть нельзя. Чтобы затянуть что-то, болото должно растворить добычу до состояния жидкости. И потом капля за каплей всосать, как Тилля».

Выпущенный Долбушиным, Тилль со вздохом облегчения рухнул в гель, и тот сомкнулся над ним. Некоторое время Тилль еще копошился внутри, это было видно по расходящимся волнам зеленого света, а потом и копошиться перестал. По сути, весь Тилль, не считая крупных костей, стал уже гелем.

В том месте, где находился Тилль, гель стал менять цвет. Он темнел, сгущался, и вдруг его едва заметно потянуло вниз, точно там вот-вот должна была возникнуть – или уже возникла – воронка. Долбушин понял, что сейчас то, что осталось от Тилля, затянет в эти крошечные капилляры болота. Там внизу уже создается огромное давление.

«Просто как в вакуумном унитазе!» – подумал Долбушин, сообразивший, какая судьба сейчас постигнет весь гель и вообще все, что в пещере.

И растение в руках у Долбушина тоже это как-то смекнуло. Оно вдруг стремительно рванулось. Долбушин едва не выпустил его корень, но, ощутив, что тот тянет его вверх, вцепился в него так, что ногти посинели от усилия.

Растение рыло песок как крот. Похоже, воевать с песком ему было не впервой – это было боевое, сердитое в своей правоте растение. А за ним, не выпуская его корень, как морковка из грядки, как червяк, неуклюже изгибающийся, барахтающийся, задыхающийся, на поверхность выбрался и глава форта.

Едва он отполз от ямы, как в яме словно произошел двойной хлопок. Вначале яма, с силой всхлипнув, втянула свою добычу, заглотив Тилля вместе с гелем, потом всхлипнула еще раз, будто икнула, и на поверхность выбросило череп. Был ли это череп Тилля? Да, скорее всего.

Долбушин оглянулся на череп – без страха, без каких-либо мыслей или сожалений – и быстро пополз по песку прочь от него. Потом поднялся, побрел к ближайшему камню и сел. Он не знал, что ему делать дальше, и просто ждал. А потом появились Ул и Яра.

И вот теперь Долбушин смотрел на сливу, которую протягивала ему Яра.

– Что это? – спросил он.

– Бессмертие, – ответила Яра просто.

Долбушин недоверчиво усмехнулся:

– Слива – бессмертие? Отчего именно слива?

– А почему яблоко – познание добра и зла? Отчего не апельсин? – ответила Яра.

Долбушин замолчал, серьезно глядя на сливу.

– А что с тайником? – спросил он.

– Яра разбросала закладки. Они все еще довольно близко друг от друга, но уже не опасны для миров.

Долбушин посмотрел на Ула, на Яру, на малыша у нее на руках. Протянул руку к сливе и взял ее. Видимо, закладка начала рассказывать ему о себе, потому что он стал серьезным и задумался. Он держал сливу в руке, а она истекала ему на ладонь соком.

– Вы пробовали? Откусывали? – спросил Долбушин.

Яра мотнула головой:

– Нет.

– Отчего? Не хотите стать бессмертной? Вот вам счастье на блюдечке – а вы фыркаете?

– Я уже бессмертна. Все бессмертны.

– Ну да… бессмертием зерна, которое посадят в землю и которое превратится в колос. Где-то это уже было… не помню где… Ну да, в землю-то посадят, это факт… А вот второе, между нами, под хорошим таким вопросом… Сомнительный факт, недоказанный… – И Долбушин усмехнулся. Нехорошо так, тревожно. Яра ничего не ответила, и глава форта продолжил: – Значит, гонитесь за надеждой, что вас пропустят туда? – Долбушин оглянулся на Вторую гряду.

– Кто его знает… Может, и пропустят, – ответила Яра мирно.

– А если нет? Может, лучше синица в руке, чем журавль в небе? – продолжал терзать ее Долбушин.

– Митяй нырнул за Вторую гряду. И Меркурий… – сказала Яра.