Она покачала Синька, чтоб успокоить, и ровным голосом (как взрослые, которые прощают малышам мелкие шалости) продолжала:

— Только вот не пойму я ваших имен. Ты Синько, а деда звали Синюха, да еще и Рыжий. Как это у вас заведено?

— Очень просто. Пока я маленький, я Синько. А как вырасту, стану большой-большой и рыжий, как настоящий чхорт, тогда буду Синюха и еще Рыжебровый. Ясно?

Не очень-то стало ясно, но и расспрашивать больше не хотелось, а то еще, чего доброго, снова надуется… А Синько вел свой рассказ дальше:

— Так вот. Родился я у деда, а помню своего прадеда, и прабабку, и даже прапрапрадеда, и прапрапрабабку. И бывает со мной порою такое, что я не знаю, где кончаются мои предки и где начинаюсь я сам.

Синько потянулся к Жене и зашепелявил ей прямо в ухо:

— Сейчас я тебе что-то скажу, только смотри, это самый секретный секрет!.. Я чувствую, что во мне уже сидит маленький чхортик, сидит внутри, как маленькое семечко! И это еще не все — внук тоже сидит, и внук моего внука; они хулиганят, щекочут меня, дразнят дедом и все норовят подставить мне ножку, чтоб я упал да их, чертенят, позабавил…

— Ну и врунишка же ты! — не удержалась Женя и, смеясь, хлопнула себя по коленке. — Такого намолол, что концы с концами не сходятся!

Но сразу же спохватилась, покачала Синька и миролюбиво проговорила:

— Нет, нет! Я верю тебе.

Синько завертелся, задрал мордочку и вытаращил зеленые-зеленые, как сигнал «идите», глаза.

— Хочешь, еще один секрет расскажу? — зашепелявил таинственно. — Когда столб гаснет, он гаснет не совсем, а где-нибудь в уголочке сберегает одну маленькую искорку. Ее тоже называют бугало. Эту искорку дед передает отцу, отец — сыну, а сын внуку. Обычно мы прячем свое бугало в лесу, под старыми пнями, в потаенном месте. Потому что в этой искре (только смотри же никому!)… Это страшная тайна…

— Ну я же сказала — никому!

— Потому что в этой искре — наша сила, наша душа и вся наша хитрость. И каждый порядочный Синько как зеницу ока охраняет свое бугало и каждый раз перепрятывает его, чтоб никто не обнаружил. Ты, наверно, слыхала про блуждающие огни. Еще говорят, будто эти огни заманивают людей в болото. Ну, это, конечно, враки! Скажи сама: разве было хоть раз, чтоб в Пуще-Водице кто-нибудь заблудился? Не было! Никого мои братья не заманивают, теперь сами они, бедолаги, только и делают, что от грибников да туристов удирают и все бугало свое перепрятывают… Когда-нибудь я покажу тебе мою искорку, мое дорогое бугальце.

— Когда? А где оно?

— Ишь, тебе все сразу так и скажи! Покажу, когда надо будет! Было оно у меня в Пуще-Водице. Там наше семейное место. Только теперь в лесу бугало не спрячешь, куда там! От людей спасу нет. Теперь в городе надежнее. Вот я и перенес свой огонек сюда, в Киев, и припрятал его тут неподалеку. Будешь хорошей — обязательно покажу!

Синько подставил рожки, чтоб Женя погладила его, но в это время в прихожей скрипнула дверь. Кто-то затопал по коридорчику. Синько подпрыгнул, и в одну секунду его точно ветром смело под кровать.

ТУМАН, «ГОНКОНГ» И ТУИ, ЧТО ГОНЯЛИСЬ ДРУГ ЗА ДРУЖКОЙ

— Дорогие дети! — проговорила сквозь марлевую повязку Изольда Марковна Кныш. — Вам, наверно, известно, что в Киеве началась эпидемия гриппа…

В этот момент Изольда Марковна была очень похожа на операционную сестру — она стояла перед классом, строгая, подтянутая, в белой марлевой повязке, закрывавшей ее лицо до самых глаз.

Пятый «А» слушал учительницу с нарастающим веселым возбуждением. Самые догадливые (среди них, конечно же, Бен) потихоньку собирали портфели и нетерпеливо поглядывали на дверь. А за окнами плыл густой, как дым, осенний туман, неся с собой изморось, дожди и вирусы гриппа. Из этого тумана время от времени вырывался рокот грузовых машин и дребезжание трамвая, который у самой школы поворачивал за угол и направлялся к Подолу. Казалось, сырой туман проникает в помещение даже через двойные рамы. В классе было сыро, темно и неуютно. Но голос Изольды Марковны, наперекор проклятой непогоде и марлевой повязке, звучал, как обычно, чистым, прозрачным сопрано.

— Дорогие дети! — продолжала она. — Это сложная и опасная форма гриппа. Вирус, как сообщает нам пресса, очень стойкий; ученые назвали его «Гонконг» — по месту первой вспышки заболевания. Волна эпидемии охватила почти всю Азию, перекинулась на Ближний Восток, и вот грипп уже добирается до нас. В Киеве — вы, наверное, слышали об этом по радио — приняты решительные меры. Закрыты кинотеатры («У-у-у!» — возглас разочарования в классе), не работает ряд учреждений («О-о-о!» — шумок восторга). Но тем не менее уже есть больные — и больные с тяжелыми осложнениями. Поэтому поступило распоряжение — всем выходить на улицу в марлевых повязках. Это раз. И во-вторых — решено временно прекратить занятия в шко…

Она еще не успела договорить до конца это долгожданное слово, как ноги грохнули об пол, загремели крышки на мальчишечьих партах. Бен — самый первый — сорвался с места и в один прыжок достиг двери.

— Вива ля грипп! — прокричал он, перекрывая шум и топот, и торжествующе поднял кулаки. — Братва, по домам!

За ним ринулись остальные, столпились возле дверей.

— Стойте! Куда это вы? А ну-ка все назад! — кричала им вслед Изольда Марковна. — Да что это вы, с цепи сорвались? Позор! А еще пионеры!.. Да, мы вас отпускаем! Но прежде, пожалуйста, сядьте и запишите домашние задания на всю неделю. Слышите? По всем предметам!

Пятиклассники, только что столь бурно проявлявшие свой восторг, сразу сникли, недовольно загудели и уныло разбрелись по местам. Изольда Марковна начала диктовать им задания по математике, ботанике, географии, по украинскому и русскому языку. Диктовала певучим, медоточивым голосом, как будто сообщала что-то необыкновенно приятное. На склоненные головы ребят посыпались страницы, параграфы, номера задач и упражнений.

— Вот это эпидемия! — пробурчал Бен, лепя цифру за цифрой в свой дневник. — Грипп еще можно перенести, а от этих параграфов уж точно ноги протянешь.

— Ну, конечно! — Изольда Марковна сверкнула глазами из-под загнутых ресниц. — Кто-кто, а уж ты-то, Кущолоб, от перенапряжения явно не умрешь… Так что не ворчи, а записывай.

Через десять минут ученики вываливались из дверей школы, как булочки из автомата. Вываливались друг за дружкой, ныряли в густой влажный туман и, окутанные серой изморосью, сразу же исчезали, словно растворяясь во мгле.

Женя пошла напрямик мимо Лукьяновского рынка; размокшая земля разъезжалась