В голове у нее вертится какая-то мысль, но она никак не может ее припомнить, что-то очень важное. Что-то связанное с мадам Северен. Анна видит перед глазами первую встречу с ней: вот Северен прикладывает к глазам платочек, что-то блестит, а потом по щекам ее катятся слезы. И вдруг она понимает, что она видела. У нее дух захватывает — о, как дерзка эта женщина.

— Она нам солгала, — заявляет Анна.

— Кто?

— Мадам Северен. История, которую она рассказала про Генриетту Анну, от начала и до конца ложь.

— Ну, тут вы, кажется, перегибаете палку. Не забывайте, что принцесса действительно была отравлена.

Анна наклоняется к нему ближе.

— Но все остальное — ложь, — убежденно говорит она, сверкая глазами, — Все было совсем не так, как она нам рассказывала.

— Откуда вы знаете?

— Я вспомнила ее слезы. Приложила к глазам платочек — и только потом по щекам покатилось. Наверняка в носовом платке прятала маленький флакончик с водой. Она притворялась, что плакала.

— Вы уверены?

— Да-да, совершенно уверена, — горячо шепчет Анна, — Они пытаются направить нас по ложному следу. Я думаю, нельзя верить ни единому их слову. А это значит, я все-таки была права относительно мадам Северен: она постоянно лжет и очень опасна. Они хотят убедить нас в том, что в это дело замешан Ральф Монтегю, а может даже, что он и есть убийца.

Лицо Эдварда темнеет.

— Или знают о том, что Ральф Монтегю убийца.

— Не слишком ли быстро вы поверили в виновность этого джентльмена?

— Джентльмена? Он не заслуживает этого названия.

— Почему вам так хочется видеть в этом человеке все самое дурное?

— Да потому, что он негодяй с хорошими манерами, и больше ничего.

— Но это не значит, что он убийца.

— Как посланник, Монтегю принимал самое непосредственное участие во всех интригах при французском дворе. А уж таких отъявленных интриганов и головорезов, как там, на всем свете не сыщешь. То, что делается у нас в Уайтхолле, по сравнению с французами — детские шалости.

— По-вашему выходит, раз он был близок ко двору, значит, виноват? Послушайте, до сих пор я не услышала от вас ни одного убедительного против него аргумента.

— Вы же не даете мне слова сказать, — протестует он, — Да сколько угодно причин такому человеку, как Монтегю, быть замешанным в подобное дело. Ему вечно не хватает денег, и чтобы достать их, он не брезгует никакими средствами. Благодаря своей должности он хорошо знал принцессу. А некоторые поговаривают, что очень даже близко. Возможно, именно ему шевалье де Лоррен заплатил за то, чтобы он подсыпал ей в чашку яду.

— И с тех пор убивает всех, кто подозревает его в этом страшном преступлении?

— Именно так.

— Ваша логика слегка хромает. Моего отца убили больше года назад. А Монтегю всего несколько месяцев как вернулся из Франции.

— А откуда вы знаете, что он не приезжал на время? Что его не было в Лондоне, когда убили вашего отца? Он был посланник и, я полагаю, часто перемещался из Парижа в Лондон и обратно. Я почему-то уверен, что связь между мистером Монтегю и всеми четырьмя убитыми отыскать будет легко.

Лицо Анны темнеет от гнева.

— Послушайте, вы готовы приписать мистеру Монтегю любое зло даже вопреки вашим философским принципам. Человек он обаятельный, увлекающийся, и я готова допустить, что в жизни его бывали опрометчивые или даже неблагоразумные поступки. Но убийство? Если бы вы знали его так хорошо, как знаю я, вы бы не сомневались, что это исключено.

Глаза Эдварда наполнились слезами обиды.

— Интересно, насколько хорошо вы его знаете?

Она резко дергает за плетеный шнурок, и звон колокольчика дает сигнал кучеру натянуть поводья. Карета резко тормозит и останавливается.

— Я пойду пешком, — отрывисто бросает она, подбирая юбки и толкая дверцу кареты.

— Но ведь вы даже не знаете, где мы сейчас находимся!

— Неважно. Я сумею найти дорогу домой.

Анна ступает на землю и захлопывает за собой дверцу; она смущена, она в ярости, она не припомнит, когда в последний так злилась. Анна пытается взять себя в руки — Портсмут-стрит находится всего в нескольких кварталах к югу — и тут замечает, что карета за ее спиной не двигается с места. Слышно, как скрипит, открываясь и вновь закрываясь, дверца, и к ней приближаются быстрые шаги Эдварда. Анна ныряет в узкий переулок, по обеим сторонам которого высятся кирпичные стены домов. Здесь так темно, что за два шага впереди уже ничего не видно.

— Анна! — слышит она голос Эдварда. — Подождите, прошу вас!

Она оборачивается и на бледном фоне желтоватого света, идущего от кареты, видит его темный силуэт.

— Простите меня, — говорит он. — Меньше всего на свете мне хотелось обидеть вас.

— Вы не имели права так говорить.

— Я знаю. Пожалуйста, простите меня.

Он подходит так близко, что она чувствует, как поднимается и опускается его грудь и теплое дыхание его овевает ей лоб и рассеивается где-то в усеянном звездами небе.

— Позвольте довезти вас до дому. Вам нельзя ходить здесь одной.

Он прав — в этих мрачных, пустынных переулках неподалеку от Линкольнс-инн-филдс ходить небезопасно, особенно в безлунные ночи. Но оба продолжают стоять не двигаясь, словно к карете возвращаться не собираются. Они смотрят друг другу в глаза и, похоже, не в силах стронуться с места. У нее такое чувство, будто они впервые по-настоящему оказались наедине. Может быть, это чувство возникло потому, что все вокруг накрыла кромешная тьма, ни звука кругом: Анна смотрит в глаза Эдварда, и ей кажется, что во всем мире нет больше никого, только он и она. Все остальные превратились в какую-то фикцию, стали тенями, быстро исчезающими призраками. Весь мир как будто утратил реальность. По-настоящему существуют только они двое, только они хранят в себе теплоту жизни. О, как хочется коснуться его лица, но как это сделать? Ведь между ними стена, непреодолимая, прочная стена. Эдвард аристократ, он помолвлен, он не может на ней жениться, следовательно, она должна подавить свои чувства, отбросить их прочь. Но как избавиться от этого мощного зова природы: «Только один раз. Ах, хотя бы раз назвать его своим»?

— Анна, — шепчет Эдвард.

В голосе его и мольба, и признание.

— Анна, я не могу побороть это чувство.

— Молчите. Вы должны это сделать.

— Нет, я уже сам не знаю, что я должен и что не должен делать, — я знаю лишь, что я хочу.

Он пытается заглянуть ей в глаза.

— Вы околдовали меня.

— Я этого не хотела, — мягко говорит она. — Но я могу вернуть вам этот упрек.