Адмирал Колиньи опоздал на несколько минут. При появлении он весело заметил, что Господь велел отдыхать по субботам. Но возможно, Всевышний простит его, поскольку «сегодня, надеюсь, мы займемся богоугодным делом». На его слова никто не ответил, лишь вдали прозвучал раскат грома.

От порыва ветра задрожали свечи, и я сказала:

— Господа! Адмирал Колиньи представит свой план войны, после чего состоится обсуждение.

Я кивнула адмиралу. Тот поднялся, легко опираясь на стол пальцами.

— Пять лет назад, — начал он, — король Филипп направил своего генерала герцога Альбу на завоевание Нидерландов и устроил местному народу террор. С тех пор десять тысяч людей погибли лишь за то, что хотели по-своему молиться Богу. — Колиньи повернулся ко мне. — Вы, Madame la Reine, всегда выступали от имени страны за толерантность. Пусть Франция возвысит свой голос против тирании и добьется свободы. Спасем же невинных, ведь если мы этого не сделаем, прольется кровь десятков тысяч. Остановите, прошу вас, потоки крови.

Я молчала. Колиньи так блестяще обратился к моим чувствам, что я была тронута. Более того, он сыграл на моих темных страхах, словно знал о моих ночных кошмарах. Я подумала, что это невозможно, но потом вспомнила Наварра, облокотившегося на перила и глядящего на остров Сите. «Мне мерещились мои товарищи, умирающие страшной смертью…»

Стараясь избавиться от душевной горечи, я уставилась на тускло поблескивающую столешницу. А взяв себя в руки, подняла глаза на адмирала.

— Я бы им помогла, — заметила я, — но надо смотреть правде в глаза: у Франции недостает средств сместить Альбу. И гугеноты, и королевская армия понесли тяжелые потери. Многолетняя гражданская война почти обанкротила страну. На кампанию, о которой идет речь, у нас нет ни людей, ни оружия, ни денег. Даже если бы мы попытались поддержать ваших невинных, они все равно погибли бы вместе с тысячами французов.

— Этого не случится, — быстро возразил Колиньи, — потому что бороться мы будем не одни. Принц Оранский сразится вместе с нами, тем более что недавно он получил помощь от Германии и Англии.

— Однако уже пять тысяч наших солдат погибли, — напомнила я. — Французская кровь уже пролилась.

— Я считаю, что война с Испанией неизбежна, — заявил адмирал. — Мы можем начать ее сейчас, в Нидерландах, или позднее на нашей земле, когда Филипп захочет расширить свою территорию. Потому мы и должны ударить немедля, пока у нас есть поддержка принца Оранского, Англии и Германии.

— Я помню, — тихо проворчал Таванн, — как два короля совершили ошибку: развязали войну, надеясь взять верх. Им тоже обещали помощь. В конце концов нам пришлось отступить. Мы понесли огромные потери и разорили страну. Война потребует от нас больше жизней и золота, чем мы можем себе позволить.

— Я сражался вместе с Монморанси в Сен-Кантене, когда был зеленым юнцом! — горячо произнес Гонзага, герцог Неверский. — Я шел на битву с мечтой о легкой победе. Испанцы охладили мой пыл, взяв нас в плен.

— Я был в Сен-Кантене, — сообщил Колиньи.

— Да, вы там были. — В голосе Гонзаги слышалось осуждение. — Вы отвечали за оборону города, насколько я помню. Как же мы можем доверить вам жизни солдат, если пять тысяч уже погибли по глупости?

Все загалдели одновременно. Гонзага снова оскорбил адмирала. Герцог Монпансье твердил о вреде, который война нанесет экономике. Старик Таванн прикрикнул на всех и, когда в комнате стало тихо, спросил:

— Адмирал Колиньи, у вас есть еще что сказать?

— Да, — кивнул Колиньи. — Его величество король Генрих Второй выслушивал предложения советников и тщательно их обдумывал, хотя и не обязан был их учитывать. У короля Карла другое положение: по закону он обязан следовать решению Совета. Сначала это можно было понять, потому что, когда король взошел на престол, ему было десять лет. Но сейчас он мужчина, ему двадцать два года. Я считаю оскорбительным для него слушаться старших, даже когда они, на его взгляд, неправы. Я гугенот и выступаю сейчас перед католиками. Тем не менее каждый из вас согласится, что Карл — король, потому что сам Господь посадил его на трон. Разве не так, господа?

Таванн и Монпансье согласились. Мы с Эдуардом обменялись мрачными взглядами, а Гонзага проигнорировал вопрос, ответ на который был очевиден.

— Если Совет отвергнет желание Карла, — продолжал Колиньи, — это будет означать, что отвергнуто желание Бога. Король хочет идти войной на Испанию.

Я задохнулась от такой наглости.

Колиньи пронзительно взглянул на меня.

— Ее величество изумляется. Должен напомнить, что правление — дело мужчин, а не женщин. Так гласит салический закон. И я интересуюсь: кто правит Францией? Кто правит этим Советом? И кто правит Карлом? Каждый присутствующий должен заглянуть в свое сердце, чтобы познать истину. Прислушайтесь к тихому голосу Господа внутри вас. Разве справедливо, если желание короля будет отвергнуто из женского страха перед войной?

Мое лицо горело. Эдуард тихо выругался.

— Клянусь Богом, вы сумасшедший, — бросил Таванн, — и к тому же невежа. Как можно так говорить о нашей королеве?

Я не взглянула ни на Таванна, ни на других советников. Я смотрела на Колиньи и видела уверенность в своей правоте с примесью безумия.

— Это священная война, — изрек адмирал. — Мы освободим людей, мечтающих о свободном вероисповедании. Этой войны хочет Бог, и только дьявол препятствует ей.

В комнате повисла тишина. Я собралась с силами и холодно произнесла:

— У вас все, адмирал? Вы закончили вашу презентацию?

— Да, — отозвался он.

Было заметно, что он чрезвычайно собой доволен.

В обсуждение вклинился герцог Монпансье.

— Ваше высочество, ваше величество, я бы предложил перейти к обсуждению. Адмирал Колиньи изложил нам свою точку зрения и выслушал мнение присутствующих. Чтобы не накалять страсти, давайте тотчас приступим к голосованию.

— Хорошо, — кивнула я. — Если нет возражений.

Возражений не было. Колиньи был убежден в том, что его речь растопила сердца. Его попросили подождать в коридоре. На пороге он задержался и с торжеством на меня посмотрел.

Голосование прошло быстро. Члены Совета единодушно отвергли предложение Колиньи.

Я поднялась и жестом остановила советников, которые собрались вскочить вместе со мной.

— Я сама доложу адмиралу Колиньи о нашем решении.

В коридоре кроме двоих охранников никого не было. Колиньи стоял у стены, сложив руки и опустив голову: он молился. При звуке открывшейся двери он нетерпеливо поднял глаза.

Взглянув на мое лицо, он явно изумился, глаза его приняли жесткое выражение.

— Вот, значит, как. Мне стоило догадаться, что вы заткнули уши. Да что там, вы ведь сами их назначили, они преданы вам.