«По данным французской контрразведки, из лиц, действующих под его (Перена) руководством, можно считать, между прочим, германского банкира Вартбурга из Гамбурга, в обществе которого его (Перена) видят…»

В общем, можно уже не сомневаться в том, кем был на самом деле научный прорицатель будущего Карл Перен, за что и во имя чего он так преданно полюбил русского министра внутренних дел.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

 Теперь мне ясно: главный мой враг — Дума, — сказал царь Протопопову после его очередного доклада о положении в Петрограде.

Протопопов молчал, низко склонив голову.

Одно напоминание о Думе повергало русского царя в прескверное настроение. Он проклинал день, когда подписал указ о создании Думы, проклинал советников во главе с тогдашним премьером Витте, которые уверяли его, что создание Думы спасет монархию от взбунтовавшейся черни. Не Дума должна была покончить с бунтом, а полиция и гвардия. Как делал это Столыпин.

Последнее время царь просто не может понять, кому служат эти люди из Думы. Его пугает пример с Протопоповым. Он же ведь оттуда. Был там одним из главных, вторым после Родзянко; а ведь оказался милейшим человеком и, главное, необходимейшим и полезным монархии. И расплевался со своей Думой в два счета. Значит, ничего святого у него там не было. А остальные что? Для царя остальные — это не больше десятка фамилий: Родзянко, Милюков, Пуришкевич, Шульгин и другие, кто чаще всех вылезает на думскую трибуну и произносит дерзкие, опасные речи. Монарха бесило, что никто из думских не пытался стащить таких ораторов с трибуны. Более того, в зале раздавались аплодисменты. Царь требовал у министра внутренних дел установить пофамильно, кто хлопал.

На этот раз царь принимал Протопопова в чайной комнате. Они сидели у большого стола, покрытого полотняной, вышитой крестом скатертью, — царь во главе стола, министр — поодаль сбоку, и ему все время приходилось сидеть, повернув голову к монарху, и у него болела шея. Особенно трудно было почтительно склонять голову, тогда еще в подбородок врезался жесткий крахмальный воротник… Скорей бы уж отпустили — доклад сделан, что еще надо?.. Возле царя на специальном столике стоял шарообразный самовар, любимый им подарок Тулы к трехсотлетию дома Романовых. А Протопопов все время видит в самоваре свое карикатурное отображение, и это не к месту бесило его.

А царь все думает о чем-то… И вдруг озадачивает:

— Вы боитесь Родзянко и его компании?

— Почему же бояться… — смешался Протопопов, не зная, не ведая, куда клонит царь.

— Встретьтесь с ними, — приказно произнес царь. — Я хочу знать, на чем они могут остановиться?

— Я могу им что-то предложить? — тусклым голосом спросил Протопопов, совершенно не представляя себе, как он может говорить об этом с отвернувшимся от него председателем Думы.

— Этот их прогрессивный блок. Что им надо, что? — Царь гневно смотрел на своего министра.

— Ваше величество, им нужна власть, и больше ничего, — ответил Протопопов и, помолчав, с тоской в голосе добавил — И еще меня хотят извести из жизни…

— Это же ваши недавние единомышленники… друзья, — сказал царь, смотря на министра с ожиданием. — Ну что вы, в самом деле, за люди, господа политики?

— Какая, ваше величество, дружба среди политиков, — все с той же тоской ответил Протопопов.

— Какая же, Александр Дмитриевич? Какая?

— Эта дружба, ваше величество, до первой министерской вакансии!

— Значит, и этим прогрессивным тоже давай власть? — торжествующе произнес царь. Он, встав из-за стола, прошел к окну и с минуту стоял там, смотря в замутненное дождем стекло. Потом, обернувшись, через плечо спросил — А Родзянко нужно главное кресло?

— И мое кресло тоже, — тихо, со вздохом ответил Протопопов.

— Это что, серьезно? — Царь вернулся к столу, но не сел. — Что-что, а поста министра внутренних дел им не видать, — твердо сказал он и в это время увидел на внезапно порозовевшем лице министра идиотски-блаженную улыбку. С изумлением глядя на него, царь сделал к нему шаг — неужели он в самом деле ненормальный?

Протопопову было плохо, приступ накатывался теплыми волнами, щекотно пульсировал где-то в затылке. Он широко улыбался, собирая все силы, чтобы оттолкнуть надвигающееся. Последним усилием воли он заставил себя сидеть, не облокачиваясь на спинку стула, медленно достал платок и, низко опустив голову, приложил его к мокрому лбу.

— Ваше величество, устал я до последней крайности, — тихо сказал он. — Но волю вашу выполню. Я встречусь и поговорю с ними. Только сомневаюсь, что они будут со мной искренни. Они прекрасно знают, ваше величество, как я предан трону и вам. А ведь все замыслы, как они их ни прячут, против трона и вас.

Протопопов говорил серьезно, спокойно, с точной логичностью каждого слова, и царь, тут же забывший о странной его улыбке, сказал благосклонно:

— Это надо сделать, Александр Дмитриевич. Я знаю, чего вам это стоит, но надо… надо…

Ничего хорошего для Протопопова из этой затеи царя не вышло. Хитрый Родзянко заманил его в ловушку — предложил встретиться у него дома, сказал, что сперва они должны поговорить вдвоем. А когда он пришел, там оказалась целая дюжина думцев, чуть не весь их прогрессивный блок: и Милюков, который пустил про него прозвище «Гришкин кафтан», и Шульгин, на ядовитый язык которого только попадись, и Шингарев— ученый чистоплюй, и граф Капнист — хитрейшая бестия без бога в душе, и Энгельгардт со своей родословной спесью, и еще какие-то, он потом даже не мог всех в точности припомнить — так он там перенервничал, не успевая огрызаться на все их оскорбления.

Когда еще из передней он через открытую дверь увидел там всех, первая мысль — немедленно уйти, но Родзянко подхватил его за плечи и втолкнул в кабинет.

Даже мебели не хватило — кто сидел, кто стоял. Его усадили в кресло в углу под иконой Михаила Архангела. Никто даже не поздоровался.