Но нужно было стрелять, и они стреляли. Химичили с энергетическими жгутами, протаскивали на себе кабели, надсаживаясь, ворочали тяжелые кассеты, одной матерщиной запускали угасающие накопители и стреляли, стреляли…

«Три точки прицела, угол рассеивания, атмосферные отражения, гравипреломление, вторичное отражение, градус поправки, та — ак… Огонь! Батарея, огонь!» — командовал Налимов снова и снова.

Да, батарея, а не установка–4! Казалось, все батарейцы продолжают драться — и живые, и мертвые… Они все были живыми, и все, наверное, уже были мертвыми, чувствовал Володя. Но это уже все равно, на удивление все равно…

Это странное состояние полной отрешенности от всего, кроме боя, когда даже собственная смерть не кажется такой важной или сколько — нибудь значительной, возникло само собой и больше не оставляло его. Именно оно сделало его нечувствительным ко всему, заставляя жить, двигаться, командовать, переступая через оторванные, окровавленные сочленения и осколки брони, на которых еще оставались следы запекшейся плоти.

«Бывшие сослуживцы, бывшие товарищи… Бывшие приборы, которые вылизывал и выверял собственными руками… Война быстро делает все бывшим и не нужным. Не просто быстро — мгновенно». Володя помнил, эти мысли периодически мелькали у него, но тоже не очень отчетливо.

«Нора–4» работала. На орбиту уже не обращали внимания, десант высадился, это важнее. По информации от автоматов — наблюдателей Налимов видел: штатовцы достаточно четко, хотя и неровно, замыкали кольцо вокруг его 5–й и 6–й лазерной, которая располагалась в нескольких километрах севернее. Понятно, дальнобойные лазерные установки — сердце любого укрепрайона. Автоматические линии обороны и войска прикрытия сдерживали их как могли, но штатовцы все — таки перли, ломились, лезли, словно тоже пережили и оставили за спиной сам страх смерти.

«Спустив» луч, батарейцы перевели его в «рассеянный», наземный режим, когда вся мощь установки выдается на расстояние в несколько километров. Такие лучи легко половинят МП — танки, как семечки, щелкают броню пехоты, а боекомплекты ракетчиков, кажется, детонируют от одного приближения невидимой иглы. При поддержке лучей войскам прикрытия удалось сдержать штатовцев и даже периодически отбрасывать.

Еще бы энергии побольше, чуть — чуть побольше энергии…

По картинкам от ближних «жаворонков», иногда прорывающимся сквозь глушилки, Володя видел: 6–я лазерная тоже работает по наземным целям. Также в один или два луча, не больше, но этого пока достаточно. Все — таки дальнобойные лазеры — самое мощное оружие человечества, от них практически нет защиты.

«Куда рвутся? Зачем? Видели бы они, что тут осталось!» — злорадно приговаривал сотник, почти не отрываясь от аппарата наводки.

Три точки прицела, угол рассеивания, градус поправки… Огонь!

А теперь все кончилось… Значит, напрасно… Горькая мысль. Как будто его обидели и отняли что — то. Пожалуй, настолько искренне, взахлеб, он обижался в глубоком детстве, когда каждая несправедливость как будто перечеркивала жизнь навсегда.

«А почему в детстве? — вяло подумал сотник. — Почему он вспомнил про детство? При чем тут его счастливое, безоблачное, беззаботное детство и вся эта бесконечная война с ее кровью, смертью, грязью и едким дымом прогорающей химии, которым, похоже, пропахло все?»

* * *

— Ну что там, ваше благородие? Когда подкрепления ждать?

Володя вздрогнул и встряхнулся. Усталость как накатила волной, так и схлынула, почувствовал сотник. Видимо, броня подкинула ему под кожу что — то бодрящее.

Он сидел в одном из немногих уцелевших помещений бункера за столом (покосившимися остатками стола) рядом с телефоном или аудиофоном, или как там называли эти древние аппараты…

Помещение, кажется, когда — то было каптеркой… Да, точно, каптеркой, вон и бидоны из — под браги, точнее, лохмотья от них, раскисшие, скукожившиеся куски пластика у закопченной стены.

«Дед так и не перегнал брагу, зря только провонял всю палубу… Хотя штатовцы все равно проветрили!» — усмехнулся сотник собственным мыслям.

Оставшиеся батарейцы, пользуясь временным затишьем, тоже собрались здесь: старшина Трофимыч, урядник Егоров, рядовые Гринько и Спеканьский. Запыленная, побитая, поцарапанная броня, затемненные забрала, делающие всех одинаковыми. Но Володя теперь все равно узнавал каждого, словно смотрел в лицо. Шестым чувством, что ли?

Не хватало только долговязого Загоруйко, его оставили наблюдателем на установке. Штатовцы выдерживали паузу, отсиживаясь на расстоянии за холмами. Надолго ли?

— Вот что! Говорю для всех — подкреплений не будет. Укрепрайон решено сдавать, — жестко произнес Володя, припечатав слова ударом бронированной перчатки.

Ладонь тяжело шлепнула по перекошенному столу, аппарат с трубкой поехал вниз. Налимов, не глядя, придержал его.

На это не обратили внимания. Кто — то негромко, затейливо, с придыханием выругался, но остальные молчали. Слушали. Впрочем, это молчание уже само по себе было вопросом, чувствовал Володя.

— Вот что! Нам приказано поддержать по возможности отход прикрытия, взорвать установку и самим уходить через пещеры под горами… Это приказ, казаки! Больше ничего не могу сказать, — зачем — то добавил Налимов.

Все молчали.

— Приказ есть приказ, командир, — вдруг проронил старшина.

Он первым нарушил затянувшуюся паузу.

Правильно нарушил, вовремя, и сказал правильно, мысленно отметил Володя. Словно бы разрядил напряжение. Сотник ждал совсем другой реакции, мысленно уже приготовился орать и доказывать.

— Отступать пора бы, — рассудительно добавил Трофимыч. — Самое время пятки смальцем подмазать. Того гляди, изжарят нас здесь до углей, как нераскаявшихся грешников на адской кухне, прости, господи…

После таких слов все остальные оживились, задвигались и заговорили. А что?

Правильно говорит Трофимыч — отступать пора! Сколько могли — уже продержались, энергия в накопителях все равно почти на нуле, чего тут яйца высиживать? Была боевая задача, они ее выполнили, как положено выполнили, не уронили артиллеристскую честь. Теперь пора отступить к безопасным пещерам, прав старшина. Поддержать пластунов на остатках энергозапаса и взорвать установку. Раз такой приказ… Начальству виднее, конечно, а шкура своя, не казенная, одна на всю жизнь дадена папой с мамою…

— Господа казаки! — Налимов неожиданно встал, вытянулся, и вслед за ним все остальные вытянулись и замолчали. — Господа казаки… — он на мгновение смешался.

Володя всю жизнь не любил патетики, считал ее в чем — то сродни узаконенному идиотизму, но как иначе сказать?

— Командование укрепрайона благодарит вас… благодарит нас за отличную службу и меткую стрельбу! И я от себя добавлю — спасибо, братцы! Это все!

— Рады стараться, ваш бродь! — ответ был негромким, не очень дружным, но главное — достаточно бодрым.