Картина смерти в этом переходе между морем и камнем потрясла его. Сам воздух пах кровью.

– Сразите их копьями. Не будем тратить впустую жизни.

Он понял, что его «бессмертные», элита войска, лучшие из лучших, уничтожены. Из десяти тысяч осталась едва половина, и он не мог их заменить.

С обеих сторон полетели копья. Измученные спартанцы подняли щиты на свинцовых рукоятях. Несколько человек упали. Среди них был спартанский царь Леонид. Его стражники встали над его телом вокруг и не сдвинулись больше ни на шаг. Сил, чтобы отвечать тем, кто шел на них, не осталось. Стрелы и копья сбивали их с ног, одного за другим, последние же двое или трое были пронзены древками и упали среди остальных. Красные плащи выделялись особенно ярким пятном в этом месте.

Персы отметили победу восторженными воплями, и их крики подхватило все войско. Звуки торжества раскатились по побережью и над морем, и когда привлеченные шумом греки вышли на палубы, по их спинам пробежал холодок.

Глава 49

Фемистокл собрал командиров на флагманском корабле. У него не было собственной каюты под палубой. Он и его люди спали, завернувшись во что попало под звездами. Места для припасов тоже было мало. Все они стали заметно худее, чем были в Афинах. По вечерам они еще получали скудные порции, а в дневное время не было ничего, кроме воды. Гребцы выглядели не лучше, под кожей проступали ребра, а между тем сила была нужна им. Страдают ли персы так же сильно, спрашивал себя Фемистокл. Они ведь пробыли в море гораздо дольше. Возможно, именно необходимость кормить гребцов была причиной того, что они продвигались так медленно, постоянно держа в поле зрения сухопутную армию.

Спартанец Эврибиад проигнорировал протянутую руку и поднялся сам. Гибель Леонида как будто подкосила его.

Фемистокл чувствовал, как в этом человеке, словно в котле, закипает ярость.

Чутье подсказывало быть осторожным. Командир коринфян стоял с закрытыми глазами, в изнеможении прислонившись к носу корабля. Весь предыдущий день он провел в сражении и потерял пальцы и часть правой руки. Это была серьезная рана, и Фемистокл подумал про себя, что коринфянин может не выжить.

Ксантипп прибыл вместе с Эпиклом и Кимоном, которые с легкостью выбрались из маленьких лодок. Фемистокл вспомнил, как Ксантипп впервые поднимался на борт – теперь он двигался гораздо лучше и чувствовал себя намного увереннее.

Фемистокл подождал, пока его люди принесут чаши с медом и вином, подогретые на жаровне посреди корабля. Утро выдалось холодным, и они с удовольствием потягивали угощение, сдобренное гвоздикой и корицей. Все они уже видели, как персидская армия продвигается на юг через Фермопильский проход. Фемистокл тоже наблюдал за медленным движением персов. Бесчисленная армия производила сильное впечатление. Даже такой простой маневр с прохождением через Фермопилы и сбором на равнине занял несколько дней. Войску, казалось, не будет конца.

Он знал, что никакая сила не сможет противостоять им, даже Спарта. Они не были богами, чтобы оставаться неуязвимыми для копий и стрел, не могли бросать вызов воинству, сосчитать которое было так же невозможно, как сосчитать звезды в ночном небе. И все же… Дни проходили, и каким-то образом они каждое утро были там. Леонид сдержал слово, подумал Фемистокл.

– Мы все потеряли друзей, – сказал он хриплым голосом, севшим от постоянного крика. – Никто из нас не знал, какие силы персидский царь может выставить на море и на суше. В первый же момент, едва увидев флот, я подумал: что мы можем сделать? Как мы можем победить? Я черпал мужество у вас – у Ксантиппа, у Кимона, у Эврибиада… – Одного за другим он назвал их всех, посланцев Мегары, Халкиды, Аркадии, вплоть до капитана с острова Китнос, который смог дать только один корабль. И этот корабль пережил скользящий удар персидского тарана. Скорый ремонт на месте и отчаянная работа людей внизу удерживали его на плаву. После нескольких дней боев он все еще занимал свое место в строю.

– Вы греки, – сказал Фемистокл с улыбкой, – поэтому вы не отчаялись. Вы посмотрели на пролив, посмотрели на персидские корабли и выбрали это место, чтобы встать у них на пути вместе со мной.

Он прошелся взглядом по всем и увидел, кроме усталости, только гордость. Они не сломались, пока нет.

– Сначала, – продолжил Фемистокл, – я не планировал держать оборону так долго, сражаться и таранить с такой яростью, рисковать всем только для того, чтобы остановить их здесь. Именно пример Леонида изменил нашу цель, известие о том, что армии нужно время, чтобы собраться и выступить.

Он умолк и склонил голову, почти как в молитве.

Фемистокл не сказал вслух, что Аристид и афинские гоплиты готовы выйти на поле битвы в течение трех дней. Они не могли идти без спартанцев, коринфян и всех остальных, вот в чем была правда. Только не против такой несметной силы. Нет, если они хотели сохранить хотя бы шанс. Никто из живых никогда не видел такое воинство. Он покачал головой, понимая, что его мысли путаются.

– Мы держали этот пролив, чтобы дать нашим людям возможность собраться и вооружиться. Леонид остановил их на перевале; мы остановили их в море.

Он бросил взгляд на побережье, которое находилось не более чем в трех или четырех выстрелах из лука. Первые ряды кораблей готовились убивать и жечь врага, как и раньше. Капитаны союзников знали, что им нужно делать, хотя это превратилось в простое перемалывание плоти и железа, когда каждый день с обеих сторон на передний план выходили новые корабли – и все больше перевернутых корпусов, и все больше мертвецов смотрело из-под воды с каждым восходом солнца.

– Теперь они закончили, – сказал Фемистокл. – Они могут идти на юг – к беззащитным Афинам.

– Их встретят, – заверил Эврибиад. – Армия Спарты двинется наперехват персидскому воинству. Если ваши гоплиты поспешат, вы все еще можете объединить ваши силы с нашими и сыграть свою роль.

Фемистокл на мгновение закрыл глаза. Спартанец стоял на правом борту, лицом к побережью, и не видел, как афинянин трижды хлопнул себя ладонью по бедру. Что толку от пререканий и упреков, хотя именно высокомерие Спарты чуть не стоило им всей Греции. Перед лицом жертвы царя Леонида Фемистокл сдержался и предпочел не указывать на то, что Спарта была архитектором всех их потерь, что благочестие и упрямство города уже стоили жизни тысячам людей.

Вместо этого он заговорил спокойно, стараясь убедить:

– Теперь есть шанс, что персы пойдут ускоренным маршем на юг,