таких гаек не тысячу за смену, а десятки тысяч? К какому виду отнести труд такого слесаря?

Кутузов встрепенулся:

— К творческому!..

— Творческий слесарь?

— А что? Такой слесарь и называется — рационализатор, изобретатель. В конце концов творчество происходит от слова «творить».

Кутузов потянулся к запотевшему окну. Протер его ладонью. За окном были видны коричневые стволы старых сосен. Сосны чуть покачивались, и иногда между ними открывалось небо, серое, зыбкое.

Лаврентий скрипнул дверью. Сказал с порога:

— Ну как? По второму разу пройдетесь или на стол обед подавать? Все готово.

— По второму разу, конечно, хорошо бы пройтись, — сказал Кутузов, — да разомлеем совсем. А нам еще в полк ехать надо.

— Служба есть служба, — согласился Лаврентий. Шмыгнул острым носом. — В таком случае милости прошу к столу.

…Стол Лаврентия мог порадовать и более взыскательных гостей, чем двое военных журналистов, рассчитывавших обедать на учениях возле походного костра. На сверкающей яркой клеенке, где были изображены всевозможные фрукты и овощи, в глубоких керамических тарелках лежали квашеная капуста, клюква, моченая брусника, соленые огурцы и грибы. Вяленый судак, порезанный дольками, занимал большое белое блюдо в центре стола. Было здесь и сало, и копченое мясо, и самодельные свиные колбаски.

— Да-а, — сказал Кутузов, ухмыляясь, — может, в лесничии податься?

— Я вам скажу, — отодвигая стулья, чтобы гостям было удобно сесть, ответил Лаврентий. — Лесничий очень даже неплохая профессия. Во-первых, чистый воздух; во-вторых, лес. Ведь лес — это штука непростая. Это живое существо. Со своим характером. Если лес тебя полюбит, можно сказать, ты счастливый человек. В-третьих, хозяйство свое. Конь у меня служебный. Но корова своя. Двух-трех свиней держу обязательно. Куры, кролики. Огород. Ягоды, грибы. Если все грибы здесь собирать, страну завалить ими можно.

Кутузов сел за стол, осмотрелся. Сказал, улыбаясь чуть виновато. Может, боялся обидеть хозяина:

— Вот вы нам о своем хозяйстве поведали. Я сам из крестьянской семьи. И знаю, что такие хозяйства даже в давние времена встречались нечасто. Вот на комнату я вашу смотрю. Уютно, чисто. Как же вы со всем этим один управляетесь?

Лаврентий, который вначале несколько нахмурился, добродушно рассмеялся:

— Хозяйка у меня есть, господи! В городе она сегодня. Дочка там наша живет. Внук родился. Вот теперь хозяйка и разрывается между мной и дочкой. То одно повезти нужно, то другое… Дочка с ребенком дома сидит. А зять, что он? Инженер. Сто сорок рублей получает… Я им «Москвича» подарил на свадьбу. Дорога не страшна теперь. Только у них дом новый, с ванной и сортиром при ней, а погреба нету. Так бы завез им бочонок капусты, мешков пять картошки. И всякого другого. А что в холодильник вместишь…

— Между прочим, — сказал Кутузов, — я в Киеве видел нормальные пятиэтажные дома, а во дворе напротив каждого подъезда бункер с погребами.

— В Москве, по-моему, этого нет, — заметил Игорь.

— А зря! Большое облегчение могло быть для овощных баз, где до весны черт знает сколько добра сгнивает.

— То-то и оно, — вздохнул Лаврентий. — Сеяли, растили, собирали… И все пропало… Ну да ладно. Прошу за стол. Будьте как дома.

Печь заполнила комнату теплом. И это чувствовалось здесь, у стола, упирающегося одним концом в подоконник. На подоконнике, белом и широком, стояли герань и кактусы в горшочках, обернутых в синюю бумагу. Кактусы были обложены маленькими камешками. Впрочем, даже не камешками, а морской галькой, сероватой, будто припудренной.

Игорь вспомнил, что морские камешки очень красивы, если их смочить водой. Но стоит им высохнуть, и они тускнеют.

Лаврентий перехватил его взгляд. Сказал:

— Дочка с юга привезла. Позапрошлый год в Евпаторию ездила.

Кутузов посоветовал:

— Надо в Прибалтику ездить. В Калининград. Там янтарь найти можно.

— Никогда янтаря не видел, — признался Лаврентий.

Потом они выпили за встречу, за знакомство. И какое-то время молча усердствовали над закусками.

На дворе опять мело. Ржал конь. Мычала корова. Пират уперся лапами в раму и смотрел через окно на стол.

— Игорь Петрович, — сказал Кутузов, — слушай, смотри и запоминай. Где ты еще такую идиллию увидишь?

— В кино, — ответил Игорь, — или по телевизору.

— Единственно, что худо, — пожалел Лаврентий, — электричества у меня нет. Свечи да лампы керосиновые. Я к ним привык. Мне от них света хватает. А вот телевизор не посмотришь. Спасибо, радиоприемник. Вечерами всегда слушаю. Последние известия. И особенно передачу «Театр у микрофона». Хорошая передача…

В это время Пират, еще секунду назад добродушно наблюдавший за застольем, вдруг насторожился. Отпрянул от окна и с лаем побежал во двор. Лаврентий быстро поднялся из-за стола, снял с вешалки ватник, нахлобучил шапку. И вышел из дома.

Через окно Игорь увидел солдата. Узнал Коробейника.

— Кажется, за нами приехали.

Кутузов спокойно сказал:

— Подождет. Отобедаем. И поедем.

Лаврентий пропустил вперед Коробейника. Весь в снегу, как Дед Мороз, Коробейник щелкнул каблуками:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

— Разрешаю, — сказал Кутузов, встав со стула.

— Полковник Матвеев приказал сообщить вам, что полк меняет дислокацию. Он сказал, чтобы вы оставались ночевать здесь. Завтра утром за вами придет машина.

— Спасибо, — кивнул Кутузов. — Отобедай с нами.

Коробейник бросил быстрый взгляд на стол. Сказал:

— Не имею времени.

Кутузов повернулся к столу. Взял два куска хлеба, положил на них сало, мясо, накрыл огурцами. Передал Лаврентию:

— Заверни.

— Спасибо, товарищ полковник, — поблагодарил Коробейник.

— Чего такой хмурый? Стряслось что-нибудь? — Кутузов проницательно смотрел на шофера.

— Никак нет, товарищ полковник.

— Говори правду.

— Никак нет…

— Что «никак нет»?

— Да он всегда такой хмурый, — вмешался Лаврентий. — Натура у него такая.

— Разрешите идти, товарищ полковник, — сказал Коробейник, левой рукой прижимая к бедру сверток с продуктами.

— Иди, — разочарованно ответил Кутузов.

Когда Коробейник вышел, все вновь сели за стол, Лаврентий, наполнив рюмки, сказал:

— Я хочу поднять тост за нашего общего друга. Жаль, он сегодня не с нами сидит за столом. Но все равно, я хочу поднять тост за Петра Петровича Матвеева. Я знаю его очень давно. С войны. Я служил в его роте. Во взводе тоже хорошего человека, недавно ушедшего от нас, Литвиненко Василия Николаевича. Это большое счастье — служить с такими людьми в боевые годы. Правда, потом меня ранили. Мы тогда в атаку шли, в штыковую. Василий Дмитриевич, может, и ходил в атаку? А вы, конечно, Игорь Петрович, не ходили, потому как по возрасту не воевали. Я вам скажу, Игорь Петрович, страшное дело — штыковая атака. Человеческими словами ее не описать. Может, музыкой описать можно. А словами нет. Бежали мы, помню. Впереди Петр Петрович с пистолетом ТТ. Я метра на два позади. Сапоги у меня не по размеру были, ноги едва передвигал.