Обилее пошла на звук и очутилась перед круглой дверью, покрытой поблескивавшим влагой темно-красным лаком. Достаточно было легкого прикосновения, чтобы дверь отворилась. В лицо эльфийке ударил аромат опиума. В воздухе плясали тонкие струйки дыма. Распахнувшаяся дверь заставила сизые смерчи заплясать по комнате.

Эльфийка испуганно отпрянула. Из стен росли головы. По-прежнему звучал голос:

Лети, цветочная фея, лети,

Твой рыцарь воюет в пути,

Твоя королева в Сердце Страны,

Сердца Страны теней полны.

Лети, цветочная фея, лети.

Посреди комнаты стояла большая постель. На белых, похожих на лепестки цветов, простынях лежала женщина с длинными черными волосами. Ее губы постоянно шевелились. Она то и дело повторяла детские стихи, глаза ее были закрыты. Женщина была накрыта тонким одеялом. Тело отчетливо прорисовывалось под тканью. Оно казалось странным… Слишком коротким. Ее ноги! Обилее отбросила одеяло. Эльфийка была обнажена, все тело было покрыто длинными ссадинами, украшено всеми оттенками сине-черного, переходившего в бледно-зеленый. И Обилее увидела, что случилось с ногами на самом деле! Она увидела правду.

Лица на стенах насмешливо ухмыльнулись. Казалось, все закружилось. А песня все звучала и звучала.

Воительница закрыла глаза, но лица по-прежнему плясали перед глазами. Ей было дурно. Обилее судорожно сглотнула, пытаясь избавиться от горького привкуса. А потом она с пугающей ясностью услышала за спиной металлический щелчок. Звук, производимый пусковым рычагом арбалета. Что-то ударило девушку по голове. Яркий свет стер пляшущие лица. Он стер все.

Барабанный бой в лагере кентавров беспокоил. Лутин Никодемус Глопс лежал под густым кустом на берегу Мики и наблюдал за силуэтом медленно приближавшейся к нему патрульной лодкой. В Фейланвике кое-что изменилось. Контроль на обоих крупных мостах через реку стал строже. В небе вдруг появилось больше соколов. Не было никакого смысла даже пытаться послать голубя с письмом. С самого утра никто из разведчиков не выходил с ним на связь. Что-то не так! А он лежит здесь и все, что может, — только ждать.

Никодемус посмотрел на грязный белый щит, прислоненный к опоре неподалеку. В лунную ночь с реки его будет хорошо видно. Ничего особенного. Просто пробитый, испорченный тренировочный щит. Не вызовет удивления. Оставалось надеяться, что разведчик на борту!

Огни лагеря кентавров отражались в лениво текущих водах. Почему у человеко-коней вдруг улучшилось настроение? Несмотря на то что река была почти в милю шириной, их ликование было слышно даже здесь. Что они там могут праздновать?

Глухой звук заставил лутина очнуться от размышлений. Из белого щита торчал арбалетный болт. Наконец-то!

Пальцы Никодемуса зарылись в сухую землю. Нужно подождать, пока лодка проплывет немного дальше. Он видел очертания эльфа на корме. Сейчас нельзя идти на риск! Еще вчера в патрульной лодке не было эльфа. Почему ушастые вдруг стали столь осторожны? Может быть, поймали одного из его разведчиков? Никодемус задержал дыхание. Может быть, даже послание в виде арбалетного болта — это ловушка. Лутин бросил короткий взгляд на берег, на мост. Только полчаса назад отряд конных эльфов отправился на вылазку в степь. Может быть, они спешились и ждут его там?

Никодемус вздрогнул. Копаясь в земле, он сломал ноготь. Это ж надо! Лица не любит кобольдов с неухоженными ногтями. Он должен взять себя в руки! Ради нее он даже перестал грызть ногти. А теперь он сломал один из них. Такая глупость! При помощи магии подобные вещи не исправишь! Он столько лет прилежно возился с магией! И какова награда? Он даже сломанный ноготь починить не может. Все эти годы мастер Громьян мучил его, как самый строгий учитель. Но ничего стоящего не вышло. Он лежит ночью здесь, на берегу реки, вместо того чтобы находиться в постели Лицы. Неудивительно, что спустя столько лет она все еще не выбрала его. Он бы тоже себя не выбрал. Правда! Негодяй, который вечно путешествует ради своего старшего брата. Что с ним ловить?

Лодка проплыла чуть дальше. Он должен рискнуть! Плотно прижавшись к земле, Никодемус пополз в высокой траве. Перерезал ножом два тонких кожаных ремешка, которыми к древку арбалетного болта был привязан пергамент.

В ярком лунном свете он мог прочесть послание, несмотря на то что у их главного разведчика был отвратительный почерк. Лутин недоверчиво уставился на письмо. Перечитал его еще раз. Брат, Элийя, всегда говорил, что эльфы безумны, но это многократно превосходило все прежние глупости.

Разведчик приводил все цифры. Воинов много. Но тролли У Мордштейна по-прежнему значительно превосходят их по численности. А потом еще эти приказы: нести с собой проволоку, шелк и стеклянные флакончики. Полное безумие!

Лутин тщательно заучил послание. Он больше никогда не Допустит ошибку, не станет доставлять письменные послания в зверином облике. Лисьехвостый с содроганием вспомнил о том, как тот лучник три года назад едва не достал его. Было действительно очень глупо шнырять в виде лисы с кожаным цилиндром в пасти и надеяться, что не попадется на глаза. Нет, этого с ним больше никогда не случится. Никодемус разорвал лист пергамента на тонкие полоски и бросил их в реку.

Лутин сосредоточился на лисьем заклинании. Каждый раз, превращаясь, он испытывал боль. Почему-то ему никогда не удавалось сменить облик безболезненно.

Никодемус тщательно поработал пастью над мехом. Каждый раз одно и то же! Стоило принять облик лиса, как в шерсти тут же появлялись целые стаи блох. Похоже, они тайком преследуют его!

Лучше не тратить на насекомых время. Еще три, самое большее четыре часа — и наступит рассвет. До тех пор он должен пройти большую часть дороги. До Мордштейна далеко. В предрассветных сумерках он примет облик сокола. Он будет на достаточном расстоянии от Фейланвика. Здесь подниматься в воздух соколом — сущее безрассудство. Может быть, эльфы догадываются, сколько среди них шпионов? Никодемус подумал о своих товарищах в городе. Они рисковали жизнью ради дела Красных Шапок. Но никто из них никогда не будет забыт.

Лутин представлял, как он войдет в лагерь троллей и настоит на том, чтобы его немедленно проводили к юному королю. Эта новость сделает его бессмертным. Даже через сотню лет его народ будет говорить о герое Никодемусе Глопсе.

Мишт знал, что обвинять Носсева в чем-либо причин нет, но спокойствие товарища лишало его остатков нервов. Он лежал на крыше, жевал кусочек смолы и наблюдал за фронтоном дворца Шандраля.

— Мне кажется, Мелвин мог бы хоть раз заставить провести ночь на крыше кого-нибудь другого.

Носсев почесал бороду и ничего не сказал.

Молчание товарища так же точно действовало на нервы, как и это ужасное ожидание. Иногда возникало ощущение, что Носсев проглотил язык. Мишт не знал никого другого, кто бы так сильно ленился разговаривать, как его напарник. Но он был одаренным оружейником. Собирал для них многозарядные арбалеты. Созданное им оружие представляло из себя маленькое сокровище. Ничего подобного в других местах не существовало. Никогда не было в них задержки при срабатывании затвора. Вся механика работала слаженно, подобно тому как работают кости и сухожилия живого существа. Но Носсев не любил их предводителя. Вероятно, потому что Элийя трепался слишком много. Неделю спустя их мастерская сгорела. Они не смогли проработать там и полгода. Все было новеньким. Верстаки, здание. Они взяли очень много денег взаймы. Денег, которые никогда не смогут вернуть. Красные Шапки предложили помочь. Но упрямец Носсев был убежден, что Шапки и устроили поджог. Доказательств не было. Носсев помнил, что в тот вечер, когда они встречались с Элийей, у него чесалась борода, словно от блох. А борода у него чесалась всегда, когда начинались неприятности. Этого оружейнику было достаточно в качестве доказательства причастности лап Красных Шапок к пожару.