– А воронки?

– Вогнутые линзы? Телеэкраны.

– Значит, он нас видит?

– Конечно. Ты заметил, как он отшатнулся, когда я протянул руку к его лицу?

– Так ведь… зеркало, – нерешительно возразил я. – Стекло, как в телевизоре.

– Человек, сидящий у телевизора, не испугается даже пистолета, наведенного на него с экрана. Телевизор не создает полного эффекта присутствия. А Мартин испугался, вернее, просто отшатнулся – естественная реакция человека, которому тычут в лицо. Вполне возможно, что не только видит, но и с интересом прислушивается к нашей беседе.

Как мне хотелось, чтобы Зернов оказался прав, и кто мог знать, что даже верные в основе предположения не всегда приводят к желаемым выводам?

А он, увлеченный вероятностью гипотезы, продолжал все более убежденно:

– Представь себе автоматическую линию – пусть автоматы будут и не такими, какими мы их знаем у себя на Земле, – но линия есть, и она контролируется каким-то вычислительным устройством. Пока все идет нормально, устройство это не вмешивается в деятельность автоматического потока. Но вот что-то нарушило ритм работы, и центр мгновенно отключает линию, пересматривает всю систему в поисках ошибки. Аналогия проста: «мешки» – это сырье или автоматы завода, а Мартин – ошибка, дополнительный фактор. И вот мозг завода, это неведомое нам вычислительное устройство, выключает систему, стараясь найти и поправить ошибку, то есть… – Он замолчал, пораженный внезапной догадкой.

– Не заикайся, – подтолкнул я его.

– То есть Мартин должен вернуться тем же путем… Как я раньше не догадался!

Он снова заглянул в воронку и застыл. Лицо Мартина в ней бледнело и расплывалось, как изображение на телеэкране, а вместе с ним бледнело и гасло белое свечение воронки. В зале становилось заметно темнее, лишь багровый туман у стен светился изнутри, как еще не погасший камин.

– Линзы гаснут, – сказал Зернов.

Лицо в воронке уже почти исчезло, оставались только смутные контуры, но и они пропали, как круги на воде. Погасла и сама линза: теперь она казалась глубокой ямой на земляном полу. Он походил сейчас на скошенный осенний луг, покрытый странными черными воронками.

– Смотри! – воскликнул Зернов.

Я взглянул и обомлел: в центре уже потускневшей золотой кляксы лежал Мартин.

Автоматы его возвратили.

Он даже не застонал, когда мы бросились к нему и начали тормошить, пытаясь привести в чувство. Глаза его были закрыты, губы сжаты, даже дыхания не было слышно.

Зернов торопливо расстегнул ворот его рубашки и приложил ухо к груди.

– Жив, – облегченно вздохнул он. – Просто шок.

Вдвоем мы перенесли его на более ровный пол, подложив под голову мою куртку. Он по-прежнему лежал без сознания, но щеки уже розовели, а ресницы чуть вздрагивали, как у человека, просыпающегося после крепкого сна.

В окружающую тишину снова ворвалось знакомое монотонное гудение. Зал оживал. Вновь вспыхнули радужные воронки-линзы, и совсем было погасшее золотое пятно слабо осветилось изнутри ровным, будто струящимся светом.

– Ошибка исправлена, – усмехнувшись, сказал Зернов. – Производственный процесс продолжается, линзы горят, дополнительный фактор лежит без сознания…

– Вношу поправку, – перебил я, – дополнительный фактор уже очнулся.

Мартин тяжело повернулся, неловко шаря руками по полу, потом открыл все еще не понимающие глаза и сел, никого и ничего не узнавая.

– Сейчас спросит: где я? – шепнул мне Зернов.

– Где я? – хрипло спросил Мартин.

– На заводе, – с иронической ласковостью пояснил я. – Все на том же, где вы, сэр, сунули голову под приводной ремень.

– Какой ремень? – не понял иронии Мартин. – Я чуть не сдох, а они шутят. Поглядите как следует. Я жив или нет? Руки и ноги целы? Я уже ничему не верю. Глазам не верю, щипкам не верю… – Он ущипнул себя и засмеялся. Но смех был невеселым. – Ведь я себя не видел, ни рук, ни ног. И вообще ни черта, кроме вас: отовсюду – спереди, сзади, сверху, снизу – ваши рожи, как в кривом зеркале.

– Погодите, Мартин, – остановил его Зернов. – Не все сразу. Начнем с пятна.

Мы присели рядом на корточки, готовые выдавить из него все, что можно.

– С пятна? – переспросил он. – Можно и с пятна. Шагнул на эту золотую размазню – и пропал.

– Это мы видели.

– Что вы видели? – обозлился Мартин. – Фокус вы видели. А я действительно пропал, для себя пропал. Растаял. Ничего не вижу, ничего не могу – ни встать, ни сесть, ни пошевелиться, ни крикнуть. Голоса нет, языка нет, и вообще ничего нет, только мысли ворочаются. Значит, думаю, жив.

– Понятно, – сказал Зернов, – сознание не угасло. А потом увидели?

– Да еще как! Весь зал с разных точек одновременно. И вас тоже. Каждое ваше движение – до мелочей. Даже как волосы на голове шевелятся, как губы дергаются – и все искажено, искривлено, изуродовано. Вы руку вытянули – она в лопату вырастает. Шагнули вперед – и вдруг сломались, пошли волнами, как отражение в воде. Я плохо рассказываю, но поверьте, мальчики, все это было страшно, очень страшно, – прибавил он совсем тихо.

Но Зернова не удовлетворило рассказанное.

– Попробуем уточнить, – нетерпеливо проговорил он, – вы шагнули в эту золотую лужу и сразу вошли в состояние умноженного видения.

– Не сразу, – возразил Мартин. – Зрение возвращалось постепенно: окружающее возникало не резко, расплывчато, а потом все ярче, как в проявителе.

– Долго?

– Не помню. Минуты две-три.

– Совпадает, – удовлетворенно сказал Зернов. – Ваше лицо в этих линзах-воронках тоже проявлялось две-три минуты.

– Мое лицо? – удивился Мартин.

– Ваше. Вы видели нас, мы – вас. Вероятно, линзы или воронки – это своего рода телеинформаторы. – Он повернулся ко мне. – Помнишь аналогию с заводом-автоматом? Ошибку их контрольное устройство нашло сразу, вернее, причину ошибки. Лицо на сигнальных экранах – это информация о нарушенной связи в цепи логических действий системы. Так сказать, сигнал о неисправности.

Все, что говорил Зернов, казалось вполне логичным, но очень уж по-земному. Только в этой логически обоснованной картине не хватало одного пункта.

– Для кого предназначалась эта информация?

Зернов ответил быстро, почти не задумываясь:

– Для нас. Сегодня мы – их контролеры. Не случайные, а облеченные всеми полномочиями. Впрочем, и нарушение произошло по нашей вине: Мартин склонен к рискованным экспериментам.

Мартин смущенно рассмеялся:

– Я хотел рискнуть. Думал, найду проход… Мы же ничего не знаем, что здесь творится.