То ли рабочие правильно взялись за дело, то ли надгробие было легче верхней плиты, но потребовалось всего несколько минут, и крышка с грохотом свалилась на серебристый пол, обнажив полуистлевшее знамя, на котором лежали меч и шлем. Альдо чуть приподнял бровь, и Айнсмеллер, отбросив старое железо, сорвал черно-белую тряпку, покрывавшую простой темный гроб.

– Открывайте.

Несколько ударов – и казавшаяся незыблемой крышка распалась на несколько обломков. Альдо, железной хваткой стиснув плечо Дика, подался вперед. Юноша потянулся за сюзереном и перевел дух одновременно с облегчением и разочарованием. От марагонца остался лишь прикрытый блеклыми лохмотьями костяк. Дикон видел золотую цепь, какие-то пряжки, остатки волос, и все… Нет, не все, под правой рукой сквозь бурую, жирную пыль что-то блестело.

– Он в самом деле был ранен в лицо, – Альдо указал на череп. Ричард пригляделся и увидел на челюсти какие-то борозды и наросты.

– Ваше величество, – Айнсмеллер смотрел на замеченный Диком предмет, – шкатулка!

– Действительно, – согласился сюзерен. – Любопытно, с чем узурпатор не смог расстаться даже после смерти?

Цивильный комендант потянулся к вещице, но Ричард его опередил, выхватив из-под мертвой руки нечто, оказавшееся плоским лаковым футляром. Лишившаяся опоры кисть с пыльным шорохом отвалилась от костяка.

– Благодарю, герцог, – улыбнулся Альдо, – сохраните эту вещицу, ею мы займемся позже.

5

То, что некогда было Франциском, бросили в грубый холщовый мешок. Туда же отправились шлем, меч и расползшееся под руками Айнсмеллера знамя. Эории и ординары великой Талигойи толпились вокруг опустевшей гробницы, норовя то ли заглянуть внутрь, то ли попасться на глаза сюзерена. Перед глазами Робера маячила спина Кавендиша, пытавшегося оттеснить Берхайма, а сбоку сопел Ванаг и картавил и хихикал Карлион. Ызарги доползли до Олларии и занялись любимым делом, а именно пожиранием трупов.

Эпинэ отвернулся: если б не Айрис, Наль и Ворон, он бы не выдержал, сбежал вслед за Дугласом, который может позволить себе хлопнуть дверью. Хорошо быть свободным от всего и от всех, но от полной свободы до смерти меньше шага.

Что-то громко сказал и первым захохотал над собственной шуткой Ванаг, и Робер торопливо отступил к колодцу. Первый маршал Талигойи подозвал гимнета, и тот опустил факел вниз. Маслянисто блеснула темная вода, а потом Роберу рядом с собственным отражением почудилось чужое лицо, обрамленное черными локонами. Иноходец вскинул голову и едва не закричал – со свода в колодец смотрела та самая женщина.

Если фрески на лестнице восхищали своей тонкостью и соразмерностью, то эта казалась живой, и как же она походила на герцога Алва, только в широко распахнутых синих глазах не было ни злости, ни вызова. Только обреченность.

– Гегцог Эпинэ, – стоило спастись от чудовищ и промчаться звездной дорогой, чтобы вновь услышать «Каглиона», – где же вы?

У женщины на потолке те же темные, обметанные болью губы, что и у Ворона. Неужели и это чудо видно всем?

– Эпинэ, вы нам нужны. – Альдо! Надо идти и смотреть. Лэйе Астрапэ, есть вещи, которые нельзя вынести, но не вынести нельзя еще больше. Иноходец поправил перевязь и улыбнулся.

– Вы заметили, какой тут колодец? Я даже растерялся.

– Надо будет взглянуть, – кивнул Альдо. – Айнсмеллер, я жду!

…Кипарисовый гроб Октавии был отделан пластинами слоновой кости, которые украшали тончайшие гравировки. На крышке чудом уцелел букет иссохших лилий. Нет, не уцелел, прозрачные лепестки посерели, съежились, рассыпавшись серебристой пылью, но морисский кипарис пережил века и был по-прежнему крепок. Рабочие подняли массивную крышку с трудом. Взметнулся клуб благовонной пыли; пряный, горький аромат кружил голову, заставляя отступать. Кто-то задыхался, кто-то оглушительно кашлял, сбоку от Робера раздался шум – Арчибальд Берхайм потерял сознание и рухнул прямо на мраморный пол.

Гибкие лозы оплетают невысокую стену. Перистые бархатистые листья, багряные, словно старое вино, соцветия. Жара наполнена звоном цикад и дальним ржаньем. Вечером нужно ждать бури, но сейчас тихо, слишком тихо.

– Ты хотел видеть, – смеется Тэргеллах, – вот она. Жизнь после смерти, смерть после жизни.

– Красота не может быть смертью, – будь что будет, он тронет дрожащие лепестки, – они слишком похожи на алые ройи, чтоб быть цветами.

– Пока они живы, они безопасны, – рука мориска первой касается цветочной грозди, – они защищают свою жизнь своей же смертью…

– Уходите! – услыхал собственный голос Робер. – Это понсонья… Ею нельзя долго дышать.

Откуда он это знает? Неважно, главное, знает.

– Это яд? – взвизгивает кто-то, кажется, Ванаг. – Яд?

– Яд, – подтверждает Спрут. – Мориски пользуются цветами понсоньи при бальзамировании. Запах держится несколько дней.

– Выходите, – бросает сюзерен. – Быстрее!

– Мой король, – конечно же, это Ричард, – я не уйду раньше вас.

– Уйдешь, это приказ!

Первым на лестнице оказался, само собой, Кавендиш, кто был вторым, Робер не заметил. Голова кружилась, волосы трепал горький ветер, били в землю рогатые молнии, и несся, несся к черной башне золотой осенний жеребец.

– Робер! – Альдо? Чего ему надо? – Идем, все уже наверху.

– Как скажешь, – кивнул Иноходец, поднимая глаза. Синеглазая путница исчезла. На потолке проступали темные пятна, напоминавшие грубо намалеванную пегую лошадь.

– Закатные твари! – сюзерен обо что-то споткнулся и отбросил помеху с дороги. Глухо звякнуло, Робер зачем-то обернулся. На потускневшем мраморе валялась ржавая подкова.

Глава 8

ТАЛИГ. ХЕКСБЕРГ

МОННУАР

399 год К.С. 11-й день Осенних Молний

1

– Жить можно только в море, – объявил Ротгер Вальдес и поправил шляпу. – Воистину моим полупредкам есть за что ненавидеть дриксов.

Вдоволь нарыскавшаяся по заливу «Астэра» возвращалась в Хексберг. За кормой бушевал закат. Солнце наполовину ушло за горизонт, зато оставшаяся половина разрослась чуть ли не вдвое. Тревожный багряный свет превращал колышущуюся воду то ли в вино, то ли в кровь.

– «Помянешь ли брата на заре кровавой…» – неожиданно пробормотал Луиджи, не в силах оторваться от раскаленного горизонта.

– Есть такая песня, – кивнул Вальдес. – Будь я в бо́льшей степени марикьяре, а еще лучше – кэналлийцем, я бы ее пел. Если бы у меня был слух.

На закате нельзя загадывать о будущем, на закате нельзя никому верить, в закат нельзя смотреть. Раньше это казалось Луиджи глупостью, но умирающее солнце заливает душу кровью…

– Ротгер, – уходящий в море алый диск одновременно тянул к себе и отталкивал, – почему на талигойском флоте столько марикьяре?

– Они рождаются моряками, причем драчливыми, – охотно объяснил вице-адмирал, – куда еще их девать? Да и дрикс среди марикьяре как корова в табуне. Не затесаться, приходится издали глядеть. Ты не представляешь, сколько здесь рыбаков и торговцев осенью крутилось. Один аж в военную гавань с дыркой в борту заполз. Кэцхен[40] его, видите ли, трепанула, морду гусиную… Много чести!

– Значит, мои офицеры по кабакам не зря болтаются, – попытался улыбнуться Джильди. – Варотти – тот уже сам поверил, что