— Коль, а обязательно это делать у меня на глазах?

Он помолчал. Потом повернулся, и в глазах у него появилась настоящая, живая боль:

— Оль, ты когда-нибудь любила?

Она опустила голову. Потом подумала — а почему б не рассказать? Криво усмехнулась:

— Да. И точно так же, как ты. Без-на-деж-но.

— Тебе никогда не хотелось умереть?

Оля задумалась:

— Наверное, нет. Просто я с самого начала знала, что никакой надежды нет. И жила только для того, чтобы снова его увидеть. А сейчас он закончил Академию и уехал. Я больше его не увижу. Так что не знаю, может, и захочется.

— Тебе было хорошо с ним?

— Ты такие вопросы задаешь… Не знаю. Мы ссорились почти при каждой встрече. Мне очень тяжело было разговаривать с ним. А без него — еще хуже. И знаешь, я, наверное, не согласилась бы что-то изменить, будь у меня возможность прожить жизнь заново. Все-таки… я не знаю, но я чувствую, что при всей этой безнадеге у меня было что-то замечательное, чего почти ни у кого не бывает.

— Ты ему говорила, что любишь?

— Ты что?! Самое мягкое, что он сделал бы, — покрутил бы пальцем у виска и назвал бы дурой. А то еще и посмеялся бы.

— Ну, ты ж меня не назвала идиотом…

— Я девушка. И я сама в такой же ситуации. Поэтому понимаю.

Некоторое время молчали. Колька размеренно заговорил, как в пустоту:

— Иногда бывает так, что даже смотреть в глаза тому, кого любишь, невозможно. Ходишь вокруг дома, думаешь — она там, чем-то занимается, может быть, случайно вспомнит про тебя. И — хорошо. Но как подумаешь, что можно просто зайти в гости, становится жутко. Сидишь вечером, мечтаешь о встрече, продумываешь каждое слово, а наутро бежишь прочь, как ошпаренный. И думаешь только о том, что как бы чего не произошло, как бы не случилось, чтоб на танец пригласить — так это проще без парашюта со стратолета сигануть, и то не так страшно.

— То-то парни часто требуют от девчонок секса как доказательства любви, — с грустным сарказмом возразила Оля. — Уж так им при этом страшно, наверное!

Колька задумался:

— Нет, это не любовь. Когда любишь, ничего не требуешь для себя. А секс… Мне одна девчонка говорила, что секс — это признак доверия, и ничего больше. Даже гормоны тут ни при чем. Влюбленность тем и отличается от любви, что доверия может и не быть. Если любишь, то доверяешь.

Оля вспомнила, как разговорилась с Павлом о том, как девочки и мальчики становятся юношами и девушками. Он сказал: “Первый раз у меня это было с девчонкой, с которой я год встречался. Нам было по пятнадцать, мы доверяли друг другу”… О любви он не говорил. Оля подумала: а могла бы она вот так, до конца довериться Илье? И вдруг ее окатило сладким ужасом: могла бы. Если бы он… если бы тогда, когда он сделал ей плату, если б Оля тогда послушалась его и зашла в его квартиру… наверное, если бы он предложил ей такое, она бы решилась.

— Американцы говорят, что секс, гормоны и еще привычка — это и есть любовь.

— Поэтому у них и культуры толком никакой. С нашей точки зрения никакой. Хотя в чем-то они правы. Если так думать, то жить проще. Вот только когда порой случается, что возникает четвертая составляющая, им становится куда хреновей нас. А я думаю, что любовь — это что-то, родственное стремлению к смерти. Потому что когда очень сильно любишь, то больше всего хочешь не взаимности, а умереть. Мне бабушка рассказывала: когда человек в кризисе болезни, он вдруг перестает бояться смерти. Ему все равно. Лежит и думает, а как оно, а что там, за чертой… Любовь похожа. Страха смерти нет точно. Я вот тут недавно одного проповедника послушал, нашего, христианского. Он говорит, Бог нас любит, после смерти мы с ним воссоединимся. И я сообразил: а может, любовь — это как раз такое слияние и есть? Может, это стремление стать частью любимого? Недаром же говорят “моя половина” про жену. А поскольку мы все-таки ограничены нашими физическими телами, то мы стремимся их покинуть, отсюда и стремление умереть.

— Не знаю…

— А хочешь скажу, почему влюбленные всегда кажутся дураками? Они просто растворяются в любимом человеке, теряют свою индивидуальность. Если любовь взаимная, то они становятся вместе чем-то новым, и тогда окружающим кажется, что рядом с такой парой светло, будто искры сыплются. Вот ты как-нибудь Шекспира перечитай. Ромео и Джульетта, если по отдельности, — ну два придурка. А вместе… Никто и не верит, что их никогда не было. Думают, они до сих пор где-то живы. И ты думаешь, им страшно было умирать? Да они радовались. Потому что за одну секунду освободились от всего и стали единым целым.

— Коль, — позвала Оля. — Ты не умирай, ладно? Ну пожалуйста. Мне тогда совсем хреново будет. Я не хочу тебе лгать, но ты все-таки не умирай.

Колька грустно улыбнулся:

— Хорошо. Раз ты просишь.

* * *

28 июня 2084 года, среда

Селенград

Теормех они оба сдали блестяще. За себя Оля нисколько не переживала, но Колька в число знатоков не входил. Потом, после экзамена, он шутил:

— Это мне серная кислота помогла, не иначе. Мозги простимулировала.

Оля понимала, что дело не в кислоте. Дело в его решимости покончить с собой. И в адреналине. Ведь чем выше опасность, тем больше адреналина. В ответ на решение умереть организм выбросил в кровь максимальную дозу. В таком состоянии Колька и пятиметровую прыжковую планку взял бы без разбега.

На следующий день из уроков были только инфосети. Иосыч где-то бродил, а группа готовилась к зачету. Оля забилась в компанию Котлякова и Ходжаева, решали сложные задачи. С одной промучились, Котляков пошел консультироваться к Шлыкову, а Оля с Русланом Ходжаевым проверяли на практике новый метод — решение на ходу. То есть они просто расхаживали по аудитории и рассуждали. И — решили! Руслан так обрадовался, что распахнул объятия и полетел к Оле с явным намерением кинуться ей на шею. Опешившая Оля от неожиданности присела, выставив над головой руки. Ходжаев прыгнул ласточкой, Оля чуть повела руками… и оба оказались на полу. Оля в проходе между рядами, а Руслан, перелетевший через ее голову, — в полутора метрах, под столом. Налетался. Сидели и ржали. В таком положении их и застал Иосыч.

Зачет Оля сдала легко. Ей было почти все равно, что ей поставят. Приняв теорию, Иосыч потащил ее в лабораторию, чтоб принять творческую работу. Оля чуть не расплакалась, увидев ту плату. Иосыч принялся расспрашивать, как делают платы, особенности штамповки для одно— и двухслойной заливки. Оля отвечала машинально, глядя на плату. Она вдруг очень контрастно, до боли, вспомнила тот день. Илью с решительным выражением лица и отчаянными глазами, шагнувшего к ней, его руку на своей щеке…

Оля не сразу поняла, что Иосыч давно молчит.

— Все? — уточнила она.