Через свою лубянскую агентуру и по дипломатическим каналам (один из ближайших сподвижников Берии – Владимир Деканозов – был тогда заместителем наркома иностранных дел) информация о пребывании Теймураза во Франции попала к дяде. Тот направил в Париж (конец 1944 года) своего самого доверенного прислужника Петра Шарию, бывшего секретаря ЦК грузинской компартии, лично причастного к убийству ненавидимого Берией партийного руководителя Абхазии Нестора Лакобы. Формально «делегация» летела для того, чтобы вести переговоры о возвращении на родину сначала архивов грузинской диаспоры, а затем и самих эмигрантов.

По указанию своего хозяина Шария вступил в контакт с находившимися в Париже лидерами грузинской эмиграции Ноем Жорданией и другими меньшевиками, возглавлявшими правительство независмой Грузии в 1918-1921 годах. Многих из них Берия хорошо знал – вероятно, и у него, и у них были не только ностальгические воспоминания, но и какие-то взаимные надежды. Это подтверждается тем, что три года спустя, по представлению Берии, политбюро разрешило вернуться в Грузию пятидесяти девяти грузинским эмигрантам с семьями.

При помощи Жордании и его товарищей, Шария сумел установить контакт с находившимся среди германских военнопленных Теймуразом, выкрасть его и специальным самолетом переправить в Москву. До 1952 года Шавдия благополучно пребывал в Грузии, пользуясь дядиным покровительством, но под давлением каких-то сил (в деле Берии туманно говорится: «по требованию общественности») был все же арестован и отправлен в лагерь. Берия в это время был отлучен от Лубянки и реальной возможности оказать влияние не имел, тем более что этот арест был связан с раскручивавшимся тогда так называемым «мингрельским делом», затеянным по личному приказу Сталина и, в сущности, направленным против самого Берии. Но как только Берия снова оказался у руля, буквально тотчас, с молниеносной быстротой, Теймураза Шавдию перевели из лагеря в Тбилиси для «пересмотра дела». А там, в Тбилиси, все тот же Деканозов, только что приступил к исполнению обязанностей министра внутренних дел Грузии…

И вот именно в этот момент в СССР прибывает Ив Фарж, который был комиссаром республики в том самом регионе, где свирепствовали Шавдия и другие грузинские легионеры. И притом заранее, еще до приезда в Москву, заявляет о своем непременном желании посетить Грузию. По оперативным данным, полученным Лубянкой, где Берия снова стал полновластным хозяином, Фарж вез неопровержимые доказательства зверств, чинившихся любимым племянником человека в пенсне. Простодушный гость, собственно, и не особенно скрывал своих намерений добиваться публичного суда над убийцей участников Сопротивления и даже его экстрадиции во Францию, поскольку Шавдия был вывезен оттуда незаконно, притом до проведения предусмотренного законом расследования. В новых, послесталинских, условиях все это представляло реальную угрозу.

Уничтожить Фаржа тем способом, каким был уничтожен Михоэлс и еще десятки, если не сотни, других жертв, было невозможно. Истинный врач-убийца, профессор-полковник Григорий Майрановский, как и другие сотрудники его лубянской лаборатории ядов, находился в тюрьме, да и невозможно было впрыснуть смертельный яд знаменитому официальному гостю, лауреату только что ему врученной в Кремле международной Сталинской премии: вскрытие (аутопсия), с участием хотя бы одного французского специалиста, в этом случае было неизбежным – кто мог гарантировать, что оно не обнаружило бы отравление? Оставалось то единственное, что было опробовано и отработано множество раз: автокатастрофа.

Весть о том, что она была преднамеренной, распространилась мгновенно, и помешать этому Берия был не в состоянии. Куда разумнее и коварней казалось пустить слух по другому руслу. История с врачами не просто еще кровоточила, в ней вообще еще не поставили точку. И поэтому версия о вырванных (почерневших) ногтях воспринималась немедленно и охотно, без всякой критической оценки. Эта версия Берии ничем не грозила: ведь он был освободителем врачей, а не их палачом. Но зато она уводила далеко в сторону от любых подозрений против племянника-головореза. Кто из нормальных людей мог бы хоть что-то понять в этих сатанинских играх?

Так – абсурдной по фабуле, но кровавой по существу – финальной сценой, относящейся, казалось бы, к совсем другой драме, с другими действующими лицами и даже другим режиссером – завершается чудовищная мистерия XX века, вошедшая в историю под именем дела «убийц в белых халатах».

Прекратилась погромная кампания в печати, освободились и вернулись к прежней работе врачи, но никаких признаков принципиальных перемен в так называемой «национальной политике партии» замечено не было. Молотову вернули жену, – арестованную Полину Жемчужину, которая в ссылке (до спешного перевода в Москву она ее отбывала в Кустанайской области Казахстана) значилась анонимным «объектом Номер 12». Тоже из казахстанской ссылки, но из более теплого города – Джамбула, привезли в Москву Лину Штерн и предоставили ту же работу, которой она занималась до ареста. А ее соседи по скамье подсудимых, расстрелянные еаковцы, все еще продолжали числиться врагами народа. Членам их семей – сосланным супругам, родителям, детям – не только не возвращали конфискованное имущество и отобранные квартиры, но вообще не давали права жить в Москве и других крупных городах, хотя и освободили из ссылки[5].

Большая группа деятелей культуры, в том числе: Дмитрий Шостакович, Корней Чуковский, Юстас Палецкис, Самуил Маршак, Лев Кассиль, академик Иван Назаров, даже сталинский любимец, генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев и еще многие другие, штурмовали кремлевские власти письмами с просьбой вернуть стране если не самих уничтоженных писателей и артистов, то хотя бы их имена, их книги, фильмы с их участием[6]. Полное молчание было ответом: все еще шла невидимая миру закулисная война.

Главные трубадуры антисемитской акции, ее наиболее ревностные идеологи, вдохновители и пропагандисты, с упоением исполнявшие заказ своего наставника и учителя, практически не пострадали вообще. Михаил Суслов остался секретарем ЦК, потеряв, да и то всего лишь на два года, место члена политбюро. Николая Михайлова постигло небольшое понижение в должности: перестав быть секретарем ЦК, он стал хозяином «всего лишь» Москвы – первым секретарем горкома партии.

И лишь никому не ведомого еще до осени 1952 года Дмитрия Чеснокова, о чем уже говорилось, вежливо попросили переждать не лучшие для него времена на скромном посту в обкоме Горьковской области, чтобы не мозолил глаза… Напомню: этого Чеснокова Сталин вдруг, к удивлению аппаратчиков-карьеристов, сделал на XIX съезде партии членом президиума ЦК – за какие такие заслуги? Секрет держался недолго: Чесноков был философом-догматиком, поспешившим дать марксистско-ленинское обоснование грядущей депортации евреев[7]. В руководимом до марта 1953 года Чесноковым журнале уже доказывалось теоретически, что евреи «невосприимчивы к социализму», что они поголовно склонны к предательству[8]. Хоть и косвенно, но все же убедительно, эта публикация подтверждает версию, что ту же «теоретическую» мысль Чесноков готовился фундаментально обосновать в своем более пространном труде.

То же самое, только без всякой ссылки на философию, разъяснял следователь Комаров своим жертвам: евреи – поголовно шпионская нация, с которой социализм не построишь[9].