фехтовальное искусство Глама Серого, ярость Рэва Косого и звериное неистовство братьев Кабанов. Помянул Торир и других воинов. Себя он тоже не забыл, хотя имени своего не назвал, но описал, как некий скальд, рассекая щиты и разрубая шлемы, декламировал победные стихи.

Свою вису Торир закончил так:

Рьяный друг дружины

Шёл войной на росов,

Воронов окрестных

К пиру приглашая.

Фрейр державы кровью

Лезвия окрасил,

Одержав на море

Славную победу.

Судя по лицам сидевших в застолье, Торирова виса им пришлась по душе, особенно тем, кто был в ней упомянут. И все в ожидании смотрели на Эйнара.

А тот, сурово глядя на скальда, сказал:

– Неплохие стихи. И на языке понятном народу. За это придется тебя похвалить. Но под конец ты снова принялся за старое и вставил два кеннинга, не длинных, но к делу не подходящих. И если первый, рьяный друг дружины, еще, худо-бедно, можно истолковать, как «предводитель», то Фрейр державы у поэтов означает только одно – «конунг». Тут ты соврал – я не конунг.

– Ты, как всегда, прав Эйнар, – поспешил согласиться с ним Торир. – Но разве не говорят знающие люди, что скальдам иногда боги внушают пророческие слова?

Судя по лицу Эйнара, он постарался нахмуриться. Но у него не получилось, и брови остались на прежнем месте.

Видно было, что он, Эйнар Эйнарссон по прозвищу Себезакон, доволен и благодушествует.

Переводчик

– С грехом пополам окончив Литинститут, я поступил на работу в издательство, – рассказывал Митя. – Мне обещали, что я буду переводить художественные книги… Но в прошлом веке у нас была замечательная школа переводчиков художественных текстов. Достойные ниши были заняты безусловными мастерами своего дела. А возле литературного ширпотреба неусыпно кружилось, угрожающе пикировало, свирепо клевалось… Пробиться через эту пернатую мафию с моими известными языками было почти невозможно. Даже с помощью отцовских знакомых… Директор издательства, встречаясь со мной в коридоре, либо виновато мне улыбался и обещал «что-нибудь придумать», либо, когда ему удавалось заприметить меня издали, исчезал по дороге: в чей-нибудь кабинет, за угол – в нишу, вверх или вниз по лестнице… Однажды он сам пришел ко мне, показал итальянский детектив и сказал: «Вот, видишь, бесхозный и с радостью мог бы тебе предложить. Но ты, как назло, не знаешь итальянского»… Он собирался уйти. А я возьми и скажи: «Раз бесхозный, давайте назло переведу». Отобрал у него книгу и стал переводить, попутно изучая новый язык. С французским и тем более с испанским это было совсем не сложно. Там, собственно, и переводить нечего. Все детективы на одно лицо… Когда через три месяца отыскали наконец профессионального переводчика с итальянского, у меня уже почти половина книги была переведена. И этот профессионал, ознакомившись с моим текстом, признался, что вполне доволен моей частью перевода и настоял на том, чтобы меня официально сделали его соавтором. Так книга и вышла под двумя фамилиями… Они, итальяноязычные переводчики в большинстве своем люди порядочные. Не чета «англичанам» и «французам». Особенно – «англичанам»…

– В придачу к итальянскому я еще шведский стал изучать, – продолжал Сокольцев. – Одно время мне стали сниться странные сны. Какие-то люди, похожие на древних скандинавов, во сне приходили ко мне и со мной заговаривали. А я никак не мог понять, чего они от меня хотят… Я раздобыл учебники датского, шведского и норвежского языков. Ни один из этих языков не совпадал с тем, на котором ко мне обращались мои ночные посетители. Тогда я подумал, что они, наверное, говорят на древнем норманнском. И, стоило мне так решить, они, эти «викинги», перестали ко мне приходить… Но я все равно стал учить шведский. Из нынешних скандинавских языков именно шведский показался мне самым близким, чуть ли не родным. Когда я на нем заговаривал, у меня часто возникало ощущение, что из меня прямо-таки льются слова, которых я никогда не учил и, вроде, не знал, а теперь вот вдруг понадобились, мгновенно нашлись и выплескиваются.

Все это Сокольцев рассказывал монотонно, на этот раз делая продолжительные паузы между фразами и то поднимая голову и провожая взглядом одиноких птиц, летевших в сторону реки, то пристально вглядываясь в закрывавший остров туман. Трулль тоже стал следить за птицами. Но Саша и Митя это по-разному делали. Проводив глазами птицу (то ли небольшую ворону, то ли крупную галку) до того места, где она исчезала в тумане, Дмитрий Аркадьевич в это место напряженно всматривался, а затем взгляд его возвращался в обратном направлении, по той же траектории, будто птица летела обратно. Трулль же никакой птицы уже не видел.

– Вы шведский тоже сами учили? – поинтересовался Саша.

– У мамы была подруга, – тем же монотонным голосом отвечал Митя. – Они вместе тайно ходили в церковь. Она на филфаке преподавала шведский язык и была секретарем партийной организации… Я стал вместе с ними ходить на воскресные службы, и быстро сошелся с Евгенией Васильевной. Так звали эту добрейшую женщину. Раз в неделю я навещал ее на дому, и мы с ней общались по-шведски… Но мы не о том! – вдруг словно спохватился Сокольцев и дальше рассказывал уже без пауз: – Как я уже вам докладывал, я еще в Литинституте стал подрабатывать устным переводчиком У меня в издательстве было только два присутственных дня! И директор, который не знал, чем меня занять, был рад-радехонек, когда я и в эти присутственные дни не появлялся на работе. Я этим радостно пользовался. Я полстраны объездил, нанимаясь переводчиком: сопровождающим, последовательным, синхронистом в кабине и с «шепталом» за общим столом. У Лопе де Вега есть роман, который называется «El Peregrino en su patria» – «Странник в своем отечестве». Но в испанском языке peregrino – не только «паломник» и «странник»; он также особенный, странный, диковинный. Странствуя, путешествуя en mi patria, я часто ощущал себя таким вот peregrino. В некоторых местах особенно. Например, когда с одним немецким историком мы в сопровождении местных археологов побывали на раскопах в Новгороде и в Старой Ладоге. Или когда работал я переводчиком на медицинском конгрессе в Калининграде, и иностранных участников повезли обедать на Куршскую косу. Странное, диковинное ощущение!

Тут Митя поспешно отвернулся от реки и принялся вглядываться в Сашу своими серо-голубыми глазами. Он явно ожидал ответной реакции от своего собеседника. Но Трулль не нашелся с ответом.

Сокольцев вздохнул, отвернулся к реке и заговорил тем принужденно-искусственным тоном, каким из будки говорят синхронисты:

– Я был очень хорошим устным переводчиком. Вы не обращайте внимания