– Абордаж! Абордаж! – кричали матросы, выскакивая на верхнюю палубу. – Посмотрим, гололобые, у кого тесаки-то длиннее!

Но командир «Уриила» Быченский решил людей зря не терять, а, отойдя от турка, бить дальше ярами, тем более что сзади сблизившихся противников уже догоняли «Ярослав», «Елена» и «Скорый». «Елена» смело вошла в узкий промежуток между двумя турецкими кораблями и разом разрядила пушки с двух бортов. Оторванные доски, ошметья такелажа и клочья человеческих тел засыпали верхнюю палубу линейного корабля.

Спустя какой-то час стали хорошо видны слабые места турок. Едва российские корабли сокращали дистанцию, турки сразу же резко ослабляли свой огонь, порой прекращая его и вовсе.

Линейный корабль «Сильный» капитан-командора Игнатьева вел последовательный бой сразу с двумя убегавшими турецкими линкорами. Засыпав их для начала расскаленным чугуном, капитан-командор собирался уже было подойти на ружейный выстрел, когда увидел приближающийся третий.

– Поворот оверштаг! – скомандовал он немедленно, надеясь подрезать корму и этому беглецу.

Но, как часто бывает на море, именно в самый неподходящий момент резко упал ветер, и быстро развернуть тяжелый линкор на новый галс чертыхающемуся Игнатьеву не удалось. Проходящий мимо турок меж тем открыл яростный огонь.

Воспользовавшись неоконченностью маневра «Сильного», турецкий корабль увеличил темп пальбы. Одним из ядер напрочь снесло голову Игнатьеву. Капитан-командор рухнул на палубу, залив ее своей кровью. В горячке боя кто-то стал звать лекаря. Но его одернули:

– Чего орешь? Какой лекарь, когда головы нету! Несите-ка лучше капитана нашего в низы в покойницкую!

Командование кораблем принял старший офицер капитан-лейтенант Шишмарев.

Из воспоминаний Петра Свиньина: «В 6 часов показался сигнал на «Сильном» о потере своего капитана. Я долго не хотел верить – так страшился правды… Шишмарев сказывал, что никогда покойник не бывал столь покоен и хладнокровен, как во время сражения. Поражая неприятельский корабль, который совершенно замолчал от ударов «Сильного», он намеревался взять его абордажем и подошел к шкафуту, делать свои приказания, как вдруг роковое ядро поразило его в голову: несчастный упал на месте и испустил дух, имея едва время правою рукой сделать приметное движение к сердцу. Капитан-лейтенант заступил его место…»

– Атакуем с дистанции кратчайшей! – подал Шишмарев свою первую самостоятельную команду. – Лево на борт! Еще кру-у-у-че!

Мстя за любимого всей командой капитана, «Сильный» гнал противника не только до самого пролива, но в азарте погони заскочил даже туда, несмотря на сильную пальбу береговых батарей. Лишь с наступлением темноты он прекратил преследование своей жертвы и повернул на соединение с эскадрой.

Преследуя турок, корабли вели бой каждый по способности. То спускаясь, то приводясь к ветру, то убавляя, то, наоборот, прибавляя парусов, они ловко заходили турецким кораблям в корму и поражали их сокрушительными продольными залпами.

Отлично показал себя в драке и старик «Венус». Фрегат догнал один из турецких линейных кораблей и, вцепившись в него, как цепной пес в удирающего вора, лупил что есть мочи.

Из хроники сражения: «Все турецкие корабли на всех парусах спешили за своим адмиралом в Дарданеллы, вовсе не помышляя о сражении; многие из них, опус-тя борты, даже не защищались; напротив того, наши корабли, каждый по способности своей, то спускаясь, то приводя, то убирая, то прибавляя парусов, преследовали и поражали на самом близком расстоянии, стреляя наиболее вдоль их кораблей».

Повальное избиение, устроенное на входе в Дарданеллы, не позволило всему турецкому флоту прорваться под защиту береговых фортов. Спасаясь от атак, часть кораблей приткнулась у азиатского берега. В двадцать вечера море покрыла ночная мгла, и сражение стало постепенно стихать. Сенявин не на шутку заволновался. Некоторые из кораблей, подошедшие в пылу боя близко к европейскому берегу, теперь сносило течением на камни и под пушки крепостей, те что оказались ближе к берегу азиатскому, наоборот, выносило из пролива в открытое море. С обоих берегов что есть силы палили огромными ядрами, без разбора поражая своих и чужих.

Если для турок даже такое окончание боя было сущим спасением, то для русских все могло обернуться настоящей катастрофой. Тяжелый и кровавый бой, в победном исходе которого никто уже не сомневался, в одно мгновение мог обернуться поражением. Теперь все зависело от того, как сумеет справиться с управлением своего корабля каждый из капитанов. Чтобы отличить в темноте своих от чужих, наши подняли на мачтах по три фонаря. Турки, находившиеся рядом, не растерялись и сделали то же самое. Это была большая ошибка, ибо тут же их начали расстреливать свои береговые батареи.

Дальше всех, как всегда, в азарте погони забрался неугомонный Лукин. Догнав концевой турецкий линкор, он разбил ему всю корму, но внезапным встречным прибрежным течением «Рафаил» отшвырнуло от преследуемого беглеца и едва не бросило на камни. Пришлось умерить пыл и отвернуть мористее.

В неприятное положение попал и сам флагман «Твердый», которого поток сильного прибрежного течения внезапно вынес под турецкую батарею столь близко, что противники начали поражать друг друга из ружей. В каком-то десятке саженей чернели зубья оскаленных рифов. Ситуация была критическая.

– Немедля спускайте на воду шлюпки и буксируй-тесь ими от берега! – велел Малееву Сенявин. – Иначе нас здесь разнесут в щепки не только ядрами, но и волнами!

Спустя мгновения, шлюпки были уже на воде. Натужно сгибая весла в тяжелейшей работе, матросы сумели-таки вытащить «Твердый» из полосы прибоя. Корабль потихоньку отбуксировали к островку Мавро, у которого Сенявин и велел бросить якорь.

Из записок мичмана Григория Мельникова: «…Вице-адмиральский корабль «Твердый» потерпел довольно большие повреждения как в корпусе, так и в вооружении, ибо, сверх того, что он сражался со многими неприятельскими кораблями, должен был еще выдерживать около часа времени сильный огонь, производимый с европейской крепости, при устье Дарданеллов устроенной, куда он, будучи занесен при наступлении уже ночной темноты силою течения, стремящегося во внутренность пролива, находился так близко от берега, что производимые тогда с оного ружейные выстрелы наносили ему некоторый вред, почему вице-адмирал Сенявин, в отвращение таковой опасности, признал лучшим не отвечать на неприятельские выстрелы и в то же время, для сбережения команды, приказал ей уйти в дек, оставя наверху только самонужнейшее небольшое число людей и, пробыв в сем положении до наступления через несколько времени благоприятного ему ветра, которым восполъзуясъ, немедленно удалился от пролива… Турки, увидя, что с означенного корабля не делают никакого на их выстрелы ответа и сочтя сие, что оный принадлежит к ихнему флоту, прекратили и со своей стороны пальбу…»

Постепенно один за другим российские корабли отворачивали от европейского берега к азиатскому, и мощное дарданелльское течение выносило их в море.

Из воспоминаний Владимира Броневского: «Во время сражения адмиральский корабль «Твердый» столько приблизило к европейской крепости, что пули стали вредить. Адмирал приказал закрыть фонари и буксировать корабль шлюпками. Потеряв из виду огни, отличающие корабль главнокомандующего, весь флот чрезмерно был сим обеспокоен, и как в сие время лавировали мы пред входом в Дарданеллы, то, проходя, спрашивали друг друга: «Где адмирал?» Но скоро среди неприятельского флота начался весьма правильный беглый огонь, дым прочистился, показались три фонаря, и мы крикнули «ура»! Это был Сенявин. На другой день, когда корабль «Сильный» поднятым с флагштока в половину брейд-вымпелом известил о потере своего капитан-командора, мы, сожалея о славной смерти сего достойного начальника, обещавшего Отечеству хорошего адмирала, еще более опечалены были, не видя на стеньге «Твердого» вице-адмиральского флага. Не могу описать общего при сем смущения. Я, будучи при повторении сигналов, первый заметил сие и, смотря в зрительную трубу, не видя на стеньге флага, воображал или лучше мне казалось, что оный развевается. Капитан, вахтенный лейтенант и другие офицеры, бывшие на палубе, также смотрели и, ничего не видя, бледнели и не смели спросить друг друга, жив или убит адмирал. Матросы один за одним выходили на шканцы, смотрели, также боялись сообщить друг другу свои мысли, искали предлога сойти в палубу и там в печальном молчании клали земные поклоны у образа. В таком расположении духа подошли мы под корму «Твердого». Капитан наш вместо обыкновенного рапорта, спросил: «Здоров ли адмирал?» Нам отвечали: «Слава Богу!» Мы еще сомневались, но Дмитрий Николаевич показался в галерее. В одно слово раздалось у нас на фрегате громкое радостное «ура». Адмирал сделал знак, что хочет говорить, но матросы не скоро могли умолкнуть, и он, поклонившись, ушел».