— У тебя губы от этих сливок сладкие, — оторвавшись от нее, беззвучно рассмеялся Филипп.

— Ты хорошо целуешься.

— Ну, должен же я уметь хоть что-то, если внешность…

— Не говори так! — она легонько прижала ему пальцами рот. — Просто поцелуй еще.

Следующие несколько минут Бруни сто, тысячу раз пожалела, что она после операции — точнее, именно после такой операции, ведь если бы была сломана рука или даже нога, то можно было бы, наверное, как-то приспособиться. А тут даже попытка прижаться к Филиппу плотнее — и то сразу отозвалась болью, о чем-то большем и мечтать не приходилось.

И все равно он целовался здорово! Сам, чувствуется, тоже завелся — но потом отстранился, тяжело дыша.

— Нет, хватит, хватит! — Придержал ее, не давая придвинуться ближе, и усмехнулся. — Хорошего понемножку.

Снова обнял — мягко и ласково, словно утешая. Бруни со вздохом положила голову ему на плечо.

— Знаешь, я тебя вначале ужасно ненавидела! Мечтала поплыть куда-нибудь на яхте, и чтоб тебя акула сожрала, — сказала она, сама не зная, зачем, и хихикнула — настолько глупо это прозвучало.

— Подавилась бы, — со смешком отозвался Филипп. Провел пальцами по ее щеке, подбородку, словно очерчивая лицо. — Я тоже помню, как тебя впервые встретил. Ты была взъерошенная вся, платье мятое… и все равно красивая!

Это было похоже на объяснение в любви. А еще больше — на прощание…

— А ты можешь не уезжать? — спросила Бруни безнадежно, заранее зная ответ.

— Нет, — он качнул головой. — Линни скоро три года, ей нужен отец. Понимаешь?

— Понимаю…

Филипп шевельнулся, чуть отодвинулся. Она испугалась, что он сейчас встанет и уйдет, как часто делал, когда разговор касался темы, которую ему обсуждать не хотелось, и поспешила сказать первое, что пришло в голову:

— У меня шрам теперь на животе будет уродский!

— Наплевать!

— Я сделаю пластическую операцию.

Он усмехнулся.

— На животе, что ли?

— Да, мне сказали, что это можно будет сделать. Месяца через два, когда все окончательно заживет.

Ей показалось, что Филипп подумал о том же, о чем и она — что к тому времени он уже будет в Бостоне, но вслух сказал:

— Я же говорю — наплевать! Главное, что ты жива осталась!

Поцеловал в висок, в щеку, потерся губами и снова поцеловал. Вот уж действительно, стоило заболеть, чтобы узнать, каким он умеет быть ласковым!

— Знаешь, я ведь там, на склоне, уверена была, что умру, — сказала Бруни. — Сейчас как-то глупо даже об этом вспоминать, но мне тогда очень страшно было… и очень больно. Ты говорил, что все в порядке будет, а я не верила, думала, врешь, чтобы подбодрить.

Филипп нагнулся ближе, Бруни подумала, что он хочет снова ее поцеловать, но вместо этого он шепнул:

— Я врал.

— Что?! — она не поверила своим ушам.

— Врал, — повторил он. — Я просто не мог больше оставаться в этом доме и смотреть, как ты умираешь от боли.

— Но ты же…

— На самом деле я и сам жутко боялся, что ты умрешь на этом склоне. Он вздохнул и пожал плечами, как бы извиняясь за свои слова. — Но я хотел, чтобы ты верила, что мы дойдем, чтобы у тебя оставалась хоть какая-то надежда.

— Филипп, ты меня любишь? — еще секунду назад она ни в коем случае не собиралась это спрашивать — само вырвалось. Тут же опомнилась и пожалела — с него ведь и схамить в ответ станется!

Но он молчал, и взгляд у него был какой-то напряженный, удивленный… даже вроде бы виноватый. Бруни уже хотела сказать что-нибудь, все равно что, лишь бы «заболтать» этот ненужный вопрос — и тут Филипп вдруг едва заметно кивнул.

— Да… Да. Хотя этого, наверное, не следовало делать…

— Чего? — удивилась она.

— Ну, любить… и вообще… — он криво улыбнулся.

— Потому что ты уедешь?

— В том числе.

Пройдет по дорожке, выйдет за ограду, и в доме станет пусто — окончательно и беспросветно пусто…

Горло перехватило, она вжалась лбом ему в грудь, замотала головой.

— Я не хочу! Не хочу, не хочу, чтобы ты уезжал!

Почувствовала на затылке его ладонь — теплую, большую.

— В жизни, к сожалению, не все бывает так, как хочешь…

Нудная правильность этого высказывания показалась ей чуть ли не кощунственной.

— Филипп, ну нельзя же так! — Она отчаянно вскинула голову. — Нельзя, это неправильно, несправедливо! Ты меня любишь, и я тоже тебя люблю. Это же так редко бывает, чтобы люди любили друг друга, и что — просто взять и расстаться, будто ничего и не было, и отказаться от всего, что еще может у нас получиться?! Ведь ты же сам этого не хочешь на самом деле — я знаю, что не хочешь!..

Филипп молча смотрел на нее, и Бруни, как ни пыталась, ничего не могла прочесть по его лицу, заметила лишь, как дрогнули губы, словно он собирался что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Мы должны быть вместе, обязательно! Мы можем жить в Германии — ты, я и Линни, или в Бостоне… или на Западном побережье, во Франции… да где угодно, главное — вместе! — Она говорила все быстрее и быстрее, боясь, что вот-вот он перебьет ее, скажет «нет», и потом уговаривать будет уже бессмысленно. — Я понимаю, что я не такая… какой должна быть мать для Линни, — сглотнула и зажмурилась, чтобы не увидеть в его глазах все то же «нет», — но я научусь. Я же еще молодая, я все сумею, у меня все получится! Ведь главное — хотеть, понимаешь?! А я очень хочу!

Слова кончились как-то внезапно — Бруни набрала воздуха и вдруг поняла, что не знает, что еще можно сказать. Подумала, что сейчас он уже точно что-то возразит, начнет объяснять, почему все не так и в чем она не права.

Но Филипп по-прежнему молчал. И не убирал теплую ладонь из-под ее головы.

И тогда, чуть приободрившись, она осторожно открыла глаза и добавила:

— Только если ты вдруг соберешься на мне жениться — то лучше не сразу, ладно? Мне хочется еще немножечко побыть баронессой.

— Привет! Ты королева? — девочка смотрела на Бруни снизу вверх огромными зелеными глазами — маленькая, в джинсовом комбинезончике с яркой вышивкой и розовой футболочке.

Вначале, едва завидев Филиппа, она выскочила из песочницы и кинулась к нему, но после того как, подхватив дочку на руки и получив свою порцию объятий и поцелуев, он вновь поставил ее на землю и сказал стесненно: «Ну вот… познакомьтесь…», обратила внимание и на Бруни.

И задала этот странный вопрос.

— Ты королева? — снова спросила девочка.