– Я не имею понятия, как зарывать источники, и потребуется время…

– Да, ты права, потребуется время, – подтвердил Паксон, делая глоток из кожаной фляжки, висевшей у него на поясе. – Что же касается умения зарывать источники, то мне безразлично, как ты это сделаешь. Дело твое, я всего лишь могу тебе подать совет начать с того места, откуда бьет родник. Если ты просто изменишь направление течения, то вода уйдет в песок, а любой человек в пустыне знает, как найти воду, а потому начинай с родника, и учти, по пути к Иерусалиму нам встретится еще много источников!

Упав на колени, Валентина принялась за работу. Нет, молить о пощаде она не станет! Никогда! Даже когда язык распухнет и станет вываливаться изо рта, все равно не будет умолять о пощаде! Лучше уж умереть!

Стиснув зубы, Валентина прилежно трудилась около двух часов.

– Садись на коня! Ты успеешь закопать еще много источников, прежде чем мы сделаем привал!

Во рту у Валентины было так сухо, что она не смогла ответить. Девушка послушно села на коня и последовала за Паксоном.

Солнце уже стояло высоко в небе и немилосердно жгло спину. Сколько еще времени она сможет продержаться в седле, прежде чем упадет с коня?

Прошел еще час, и еще один, и другой, и лишь тогда Паксон вновь остановился – перед очередным источником.

– За работу!

Валентина соскользнула с седла, ухватилась за росшее у источника дерево и прислонилась к стволу. Позволит ли мучитель ей напиться? Никогда в жизни не испытывала она более жгучего желания, чем сейчас… опустить лицо в холодную воду и пить… пить… пить до бесконечности…

– Мне толку от тебя не будет, если загнешься раньше времени, – с жестокостью в глазах произнес Паксон. – Смочи губы, но ни в коем случае не пей! – позволил он.

Не обратив внимания на предупреждение, Валентина окунула голову в прохладную воду и принялась пить и пила жадно, но никак не могла напиться. Паксон стоял рядом и посмеивался, наблюдая за ней.

Подняв голову и с усилием оторвавшись от воды, Валентина вытерла рот ладонью, как вдруг… глаза ее чуть не вылезли из орбит, она наклонилась, тело ее сотряс приступ рвоты. Спазм следовал за спазмом, пока, наконец, измученная девушка не упала обессиленно на землю.

– Я же говорил тебе, чтобы не смела пить воду! Но ты упряма, как ослица, и потому получаешь, что заслуживаешь! – насмешливо заметил султан. – Не хочешь ли еще глоточек?

– Ты бесчеловечен! – воскликнула Валентина, держась за живот.

– Ты мне скажешь, кто бесчеловечен, после того, как я покажу тебе, что осталось от каравана. Держи! – он протянул ей спелую фигу.

Валентина печально посмотрела на плод, лежавший у него на ладони, затем на самого султана. Последним усилием воли она сумела, ударив по ладони, отшвырнуть фигу.

– Мне от тебя ничего не надо, – с горечью сказала девушка. – Оставь меня в покое! Почему ты так хочешь показать мне, что осталось от каравана?

– Я хочу, чтобы ты воочию убедилась, чего стоит моему народу твое великодушие по отношению к соотечественникам!

Валентина закрыла глаза, и Паксон с хрипотцой в голосе продолжил:

– Я мог бы еще простить тебе повозки с провизией, отправленные крестоносцам, но то, что ты рассказала Малику Рику о караване из Каира, переполнило чашу моего терпения.

– Я только старалась спасти воинов Ричарда, и если мне удалось уберечь от смерти хоть одного человека, значит, мои труды были не напрасны, и я бы все сделала точно так же, повторись все снова. Знать, что люди вернулись к своим семьям и дети увидели своих отцов, а матери сыновей – вот к чему я стремилась. Но ты зря притворяешься, что ненавидишь меня из-за моего содействия христианам. Ханжа! С себя самого ты всегда снимешь вину, придумав какое-нибудь оправдание! Я знаю, чего ты на самом деле хочешь от меня, Паксон, но мое сердце, душа, любовь и самозабвение в ласках принадлежат Менгису.

– Затейливые сказки ты рассказываешь, – грубо оборвал ее султан. – Но скажи, когда я повешу тебя на кресте в Иерусалиме, спустится ли Менгис с той высокой горы, чтобы спасти женщину, великодушно отдавшую ему сердце, душу, любовь и… еще там что-то, не припомню?

– Тебе придется долго ждать, – тихо проговорила Валентина, – потому что никто не придет мне на помощь. Я буду висеть на твоем кресте, пока стервятники не сожрут мясо с моих костей и не выклюют глаза, но и тогда все равно никто не придет. А когда я предстану перед Господом на небесах, то помолюсь за твою душу и за душу каждого мусульманина в твоем войске, но только после того, – предупредила она, – как помолюсь за Менгиса.

– Избавь меня от твоих молитв, – холодно ответил ей Паксон. – Сейчас единственный, кто может спасти тебя от смерти – это я.

– Если мне суждено заплатить за содеянное, – спокойно произнесла Валентина, – то так тому и быть. Если ты полагаешь, что я стану умолять о пощаде, то глубоко заблуждаешься. Умолять я никого не стану.

– Значит, ты и дальше будешь зарывать источники и тем самым сведешь на нет все свои прежние усилия! – Паксон вдруг рассмеялся. – Какой толк от зерна, если нет воды, чтобы сделать из него хлеб? Христиане станут смотреть на захваченное добро, пока не иссохнут их глаза, а потом они умрут! И что же скажут все эти святые, которым ты молишься, когда очутишься на небесах? Простят ли они, что одной рукой ты отбирала даваемое другой? Тебе ведь понравилось зарывать источники, правда? – насмехался ее мучитель. – Сдается мне, что в небесных чертогах королевской сводне за многое придется держать ответ. Садись на коня! Поехали!

Когда луна вышла из-за облаков, Паксон попридержал жеребца и заговорил ровным голосом:

– Вот что сделали твои единоверцы! Посмотри на эти порубленные, искромсанные тела! Посмотри на этих маленьких детей, убитых на глазах матерей! Посмотри на стариков, у которых, чтобы добыть пропитание для своего немощного тела, оставалась одна надежда: довезти товары до моря. Даже в лунном свете виден песок, пропитанный кровью! Тысячи мертвых тел лежат здесь, и никто их не похоронит. Стервятники многие недели будут пировать, пожирая гниющее мясо. И эта бессмысленная бойня случилась благодаря тебе. Вот что ты наделала! – султан стянул всадницу с коня и грозно потребовал: – Иди же! Иди к мертвым и моли своего бога простить тебя! Посмотри на лица убитых – убитых тобою! – и пусть они никогда не сотрутся из твоей памяти!

Валентина не могла шелохнуться, оцепенев от ужаса. «Боже милостивый, неужели этот человек прав, и лица мертвых врежутся в мою память до конца дней? Господи, прости мне невольный грех!» – молча молилась девушка, глядя то на одно, то на другое застывшее в смертной муке лицо.

С сухими глазами повернулась она к Паксону, плотно сжав губы.

– Я сделала лишь то, что должна была сделать. Иначе я поступить не могла. И не тебе, и не Саладину, и не мусульманскому воинству, а мне, и только мне нести через жизнь это чувство вины. Ты прав, до самой могилы не забыть мне увиденного. А теперь скажи, далеко ли следующий источник? – спокойно спросила Валентина.