— Но теперь вы уже побывали в этом своем Новом Рейхе, гауптштурмфюрер СС Фройнштаг.

— Прошу прощения, адмирал, до Нового Рейха мы с вами, положим, так и не добрались.

— Зато побывали в соседней Стране Атлантов, во Внутреннем Мире, и это свершившийся факт, — вдруг проскользнуло в интонациях адмирала легкое раздражение. — Что теперь? Романтика подземных миров развеялась? Вам уже не хочется стоять у истоков рождения новой расы — подземных арийцев?

— Наверное, для этого я недостаточно германизирована. Или точнее сказать, слишком разгерманизировалась в своей сытой, ухоженной и безразличной Швейцарии.

Ожил телефон корабельной связи, и Роберт Бэрд вынужден был взять трубку.

— Это вы, Шербрук, дьявол вам в глотку? Я ведь приказал не тревожить. Ни под каким предлогом. Поступило радиосообщение от коммодора Бертолдо? И что, сидя на льдине, он сообщает, что все суда его отряда затонули? Нет? Тогда какого дьявола?!

Решив, что разговор затянется, Фройнштаг предприняла попытку тихонько подняться, чтобы выскользнуть из-под лежащей на ее бедре руки адмирала. Однако Брэд уловил это движение и панически вонзился пальцами в ее тело.

— Кажется, мы немного отвлеклись от основной мысли, Фройнштаг? — произнес Брэд, повесив трубку — Почему эта ночь должна стать прощальной? Еще почти месяц нам суждено провести вместе.

— Не вместе, мой адмирал, а всего лишь на борту одного судна. Это принципиально.

Брэд предпринял попытку обнять ее, но, почувствовав, что за ней уже ничего не последует, вновь улегся на спину.

— Вот и я считаю, что ничего прекраснее того, что мы сотворили для тебя этой ночью, последовать уже не может, — назидательно молвила Фройнштаг и теперь уже решительно поднялась. — В конце концов, это прекрасно, что наши отношения завершаться на таком вот эмоциональном всплеске. Всегда ведь вспоминают последнюю встречу. Так пусть она будет такой, чтобы оба мы вспоминали ее с волнением.

— И кто из офицеров займет мое место?

— Причем вполне достойно займет ваше место, — уточнила журналистка.

— Решитесь назвать его имя?

— Откуда ж мне знать его имя?! — искренне удивилась Фройнштаг. — Над этим я пока еще не думала. Но кто-то, несомненно, займет. Вряд ли я способна по-вдовьи воздерживаться от мужских объятий. В свое время я так и сказала Скорцени.

— Чтобы заставить его рассвирепеть?

— Он воспринял это как должное, как естественное право женщины.

— Странно.

— Ничего странного. Мне порой казалось, что он вообще никогда не свирепел. Играть свирепость — это да; играл ее обер-диверсант рейха вдохновенно, талантливо, необычно. Мне приходилось видеть, как он допрашивал пленных или предателей, как разговаривал с человеком, который тремя минутами раньше пытался застрелить его. Какой гнев, какая наводившая ужас на собеседников ярость! И только я понимала, что на самом деле скрывается за его бизоньим рыком.

— Всего лишь взгляд влюбленной женщины, — проворчал адмирал Брэд.

— Не согласна.

— Просто вам никогда не приходилось смотреть на него глазами обреченного им человека. Вы всегда изощрялись своей влюбленностью. Ведь кто же из женщин любит и палача. Не приходилось задумывать над тем, какими словами и какими ласками она встречает его на пороге дома после очередной казни?

— Скорцени — не палач, адмирал Брэд, — в голосе Лилии зазвенели металлические бубенцы. — Он — диверсант, «профессионал войны», как справедливо именовал его диверсант-барон Вилли Штубер. Истинный профессионал.

Фройнштаг сунула ноги в великоватые для нее тапочки адмирала и, по-гусиному шлепая ими, побрела в душ.

— Будем считать, что на сей раз увлекся я, — примирительно молвил ей вслед покоритель Антарктики. — Просто я всего лишь хотел сказать, что вы привыкли смотреть на Скорцени всепрощающими, влюбленными глазами.

Фройнштаг оглянулась и отрицательно покачала головой. Даже войдя в душевую кабинку, она оставила дверь приоткрытой, то ли для того, чтобы слышать адмирала, то ли для того, чтобы он в последний раз мог полюбоваться тем, что ему приходится терять, теперь уже навсегда.

— Если в ком-то в рейхе и умирал гениальный актер, так это в Скорцени! — прокричала она, уже включив теплу воду. — Не во фюрере, мой адмирал, не во фюрере, в чем когда-то пытались убедить меня и Гиммлер, и, особенно, Геббельс, а именно в Скорцени, К тому же он обладал удивительным свойством понимать человека, в какой бы ипостаси и в какой идиотской ситуации тот ни представал перед «самым страшным человеком Европы». Мне нравилось, что со Скорцени можно было говорить на любые темы.

— Вы увлеклись, Фройнштаг.

— Когда речь заходит о Скорцени, я всегда безнадежно увлекаюсь.

— А ведь я ожидал услышать от вас имя совершенно иного человека, того, кто займет мое место в вашей постели.

— Оно вам ничего не скажет, адмирал, мало того, оно вам вообще ни к чему.

— А ревности.

— То, что будет происходить в моей постели после вас, доктор Брэд, недостойно ни ревности, ни осуждения. Так уж повелось, что половые отношения я привыкла четко разделять на три категории: секс в порыве любви, секс по супружеской обязанности, и сугубо физиологический секс, к которому понуждает наша с вами сексуальная природа.

«Знать бы, в какой категории выпало обитать мне! — подумалось адмиралу — Впрочем, что тут сомневаться? Всякий раз причисляй себя к физиологическому разряду — и никогда не ошибешься».

— Тот, кто придет вам на смену, мой храбрый адмирал, будет мужчиной на одну ночь, жертвой гнусной женской физиологии.

«Знала бы эта женщина, как мне хочется оказаться на месте любого из этих «физиологических мужчин»! — с тоской подумалось адмиралу. И уже сейчас тоска эта была откровенно… физиологической.

* * *

— Вы утверждали, Фройнштаг, что успели побывать в тех местах, где расположено мое ранчо.

— Почему только «утверждала»? Я была там. — Понравилось?

По-моему, вы уже спрашивали об этом, — беззаботно напомнила ему Фройнштаг. — Правда, называл ты это строение отшельника «виллой», насколько мне помнится. Что с твоей стороны было очень смело, — почти саркастически заметила она.

И адмирал почти с горечью сказал себе: «Господи, а ведь она расстается со мной без какого-либо сожаления! Словно ничего и не было. Разве что действительно ничего не было? — И тут же попытался пристыдить себя: — Что ты разнылся, как оплакивающий первую любовь студентик?!» А вслух произнес:

— Потому и спрашивал. Очень хотелось, чтобы ранчо понравилось вам.

— Ранчо как ранчо. Без особых притязаний, но и без какой-либо фантазии, даже ковбойской, — послышался ее приглушенный водной струей голос.

Лилия не видела, что в это время Брэд извлек из-за обложки записной книжки небольшую фотографию своего ранчо и с такой тоской ностальгически всматривался в него, словно прощался перед гибелью корабля. То, что происходило сейчас в отношениях с Фройнштаг, действительно напоминало гибель корабля, только в роли «Титаника» представал он сам.