Им оказался невысокий толстый человек в немного необычной тоге. Он стоял в окружении слуг, державших факелы. Однако при свете стали видны не только пленники, но и сам хозяин виллы — его одутловатое, самодовольное и жестокое лицо. Судя по позе и коротким приказам, которые он отдавал на неправильной латыни, он решил, что приобрел новых рабов.

XI

Депутат от Эйн-ле-сюр решил, что будет неплохо малость прогуляться. Ночной Париж оказывал на него стимулирующее воздействие. Головокружение, несомненно, являлось следствием чрезмерного потребления шампанского, так что свежий воздух поможет побыстрее развеять пары алкоголя. Однако ему показалось немного странным, что он не узнает место, в котором очутился. Он всегда прекрасно ориентировался в родном Париже.

Улицы производили непривычное впечатление. Да и таких домов ему прежде видеть не доводилось. В свете уличных фонарей, которые показались ему не такими, как везде, архитектура представлялась совершенно незнакомой. Он нахмурился, пытаясь понять своеобразие стиля.

Наконец он почувствовал нетерпение. В конце концов, пора возвращаться домой, хотя его жена…

Депутат пожал плечами. Впереди он увидел яркий свет и ускорил шаг. Он вышел к великолепному особняку, сиявшему разноцветными огнями.

Раздался цокот множества копыт. Перед домом выстроился кавалерийский эскорт. Двери распахнулись, и на улицу вышел бледный молодой человек в сопровождении высокого толстяка, который восторженно поцеловал ему руку. Кавалеристы спешились и образовали шеренгу от входной двери до машины. Два офицера в эффектной форме со множеством наград на шаг отставали от бледного юноши. Депутат отметил, что никогда не видел такой формы. Дверца машина распахнулась. Автомобиль также показался ему немного странным, но в чем тут дело, он понять не смог.

Щелкнули каблуки, обнаженные клинки взметнулись в салюте. Бледный юноша терпеливо позволил толстяку еще раз поцеловать ему руку. Потом он сел в машину, и двое увешанных медалями офицеров быстро последовали за ним. Машина тут же тронулась с места. Ее со всех сторон окружили кавалеристы, и кортеж начал удаляться.

Толстяк с довольным видом стоял на тротуаре. Спешившиеся кавалеристы вскочили в седла и поскакали за кортежем.

Депутат из Эйн-ле-сюр не мог отвести от них глаз. Неожиданно он заметил еще одного пешехода, который остановился и наблюдал за неожиданным представлением. И вновь депутат ощутил тревогу — пешеход был одет как-то необычно, что вполне соответствовало незнакомым улицам, домам и странному кортежу.

— Пардон, месье, — обратился к нему депутат, — но я не узнаю этот район. Вы не могли бы мне сказать…

— Дом, — язвительно ответил пешеход, — это отель месье ле Дюка де Монтеньи. Возможно ли, чтобы в тысяча девятьсот тридцать пятом году кто-то не знал месье ле Дюка? А особенно мадам герцогиню и место, где она живет.

Депутат из Эйн-ле-сюр заморгал.

— Монтеньи? Монтеньи? Нет, — признался он. — А молодой человек в машине, чью руку поцеловал…

— Поцеловал месье ле Дюк? — Теперь уже незнакомец очень внимательно посмотрел на своего собеседника. — Мой бог! Откуда вы взялись, если не узнали Людовика XII? Он только что покинул мадам — свою любовницу.

— Людовика… Людовика XII? — запинаясь, пробормотал депутат. — Я… я не понимаю!

— Глупец! — нетерпеливо бросил незнакомец. — Это король Франции, который взошел на трон в десятилетнем возрасте, а теперь, спустя всего шесть месяцев после окончания регентства, успел разорить страну!

Трясущейся рукой оператор междугородней связи подключилась к линии.

— …Прошу прощения, сэр, но мы не можем соединить вас с Кадменом… обрыв на линии… очень сожалею, сэр. — Она перешла на другую линию. — Алло… сожалею, сэр, но мы не можем соединить вас с Дженкинтауном. Обрыв на линии… очень сожалею, сэр.

Раздался новый звонок.

— Алло… сожалею, сэр. Мы не можем соединить вас с Дувром. Обрыв на линии… — Ее руки работали совершенно автоматически. — Алло… сожалею, но мы не можем соединить вас с Нью-Йорком. Обрыв на линии… Нет, сэр. Мы не можем воспользоваться связью через Атлантик-сити. Обрыв на линии… да, сэр, я знаю, что телеграфные компании не могут ничего гарантировать… нет, сэр, с Питсбургом у нас тоже нет связи… — Ее голос задрожал. — Нет, сэр, связи со Скрантоном нет… И с Гаррисбергом. Да, сэр… мне очень жаль, но мы не можем ничего передать в Филадельфию… Мы пытались наладить связь по радио, но никто не отвечает…

На мгновение она закрыла лицо руками. А затем сама решила позвонить.

— Минни? Неужели они ничего не слышат?.. Ничего?.. Что? Они просят прислать дополнительные отряды полиции?.. Местный оператор говорит, что там идет сражение? Она слышит стрельбу?.. Что это, Минни?! Неужели даже они не знают? Они используют бронированные машины?.. Но с кем они сражаются? Что?.. Но там же мои родители, Минни! Мои родители там!

Дверь в барак, где находились рабы, захлопнулась, и снаружи ее закрыли на засов. Тяжелые, отвратительные запахи накрыли пленников, как волна. Со всех сторон слышались голоса. Позвякивание цепей. Шорох соломы, словно там шевелились животные. Некоторые чесались, кто-то завыл. Все немного притихли, но продолжали перешептываться.

Мэйда напряженно проговорила:

— Я понимаю отдельные слова. Они рассказывают другим рабам, как нас захватили. Их язык — подобие латыни.

Неожиданно прозвучал вопль Берты Кеттерлинг:

— Он до меня дотронулся! Мужчина!

Рядом послышался веселый голос. Раздался смех, но он показался американцам каким-то животным. Римляне всегда считали рабов низшими существами. До пленников донесся шорох — в темноте барака к ним подбирались озверевшие рабы. Они намеревались развлечься с новенькими, еще не успевшими потерять человеческий облик. Люси Блейр сдавленно закричала. Послышался звук удара, кто-то упал. Снова смех.

— Я его вырубил! — злобно произнес Минотт. — Харрис, Хантер! Пошарьте вокруг, постарайтесь найти что-нибудь вроде дубинки! Эти рабы намерены нас избить, а здесь, в их логове, никто не станет с ними связываться. Даже если нас убьют, их в худшем случае выпорют. А женщины будут…

Кто-то с рычанием набросился на него. Повелительный голос Минотта вызывал у рабов ненависть. Послышался вой. Их окружали темные фигуры. Превращенные в животных римские рабы вели себя, как звери, запертые в клетках. Новички стали врагами только потому, что еще недавно были свободными. Женщины казались чистыми, к тому же они боялись — а значит, являлись потенциальными жертвами. Угрожающе звенели цепи. Воздух был пропитан отвратительными запахами. По-прежнему в бараке царил мрак.

Берта Кеттерлинг громко рыдала. Вновь послышался звук глухого удара. Началась отчаянная драка, пронзительно вскрикнула Люси Блейр. Тяжело дышали дерущиеся мужчины. Вой, невнятные ругательства. Завизжала женщина.

Бац! Бац! Бац-бац! Снаружи донеслись крики, кто-то несколько раз выстрелил. Топот бегущих ног. Опять крики. Отодвинулся засов. Огромные двери распахнулись, на пороге стояли мужчины с факелами и бичами в руках. Они приказали рабам выйти из загона и атаковать невидимого врага. Их выгоняли наружу, точно собак. Четверо надсмотрщиков вошли внутрь, раздавая удары направо и налево и продолжая выкрикивать резкие команды. Рабы пытались спрятаться в темноте или выскакивали наружу. Но трое из них уже никогда не отступят перед врагом.