— Таких заданий Могилевскому я не давал. Я интересовался, а Могилевский мне докладывал, какие способы существуют по отравлению людей. Он сообщил о возможности использования ядовитого вещества рицина для отравления людей через вдыхаемый воздух. Я предложил ему работать над исследованием такого способа отравления. Интересовался этими ядами в связи с намечавшейся акцией в отношении Гитлера. Затем эффективность действия этих ядов проверялась в порядке опытов над живыми людьми.

— Обратите внимание, Могилевский пишет о том, что вы давали ему установку, говоря: «Наша техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела, и необходимо искать новые пути — воздействие через вдыхаемый воздух». Правильно ли это?

— Как мне помнится, на мой вопрос, что имеется у нас в наличии из отравляющих веществ, Могилевский рассказал, какие отравляющие вещества существуют и каковы их действия, и в этой связи вопрос о рицине как яде, которым можно отравлять людей через вдыхаемый воздух.

— Докладывал ли он вам о новом ядовитом веществе, вызывающем паралич сердца без признаков отравления?

— Мне это неизвестно.

— Что вам известно о препарате «Д»?

— Не помню.

— Вам знаком профессор Муромцев?

— Не помню.

— Вспомните, этот профессор тоже работал в лаборатории Могилевского?

— Я не отрицаю, но просто его не помню.

А еще через неделю Берия полностью ушел в себя и добиться хоть какой-то откровенности от него стало нелегко.

— Кто был инициатором опытов по применению наркотиков к лицам, находившимся под следствием? — попытался продолжить свою обвинительную линию Руденко на очередном допросе Берии.

— Первый раз слышу. Мне об этом ничего не известно.

— Позвольте, Лаврентий Павлович. Ну разве вам не было известно о том, что Могилевский с группой исследователей Второго управления занимался в сорок первом — сорок третьем годах опытами по применению наркотиков к подследственным по так называемой им «проблеме откровенности»?

— Мне ничего об этом не известно.

Руденко снова оглашает показания Могилевского, которые уже приводились выше. Берия долго раздумывал, понимая, куда клонит Прокурор Союза, потом ответил:

— Это чудовищное преступление. Но я об этом первый раз слышу, — и развел руками.

Он хорошо сознавал: одно дело проводить испытания смертоносных ядов над людьми, приговоренными судом к расстрелу (за что Берия не отвечает), — здесь весь вопрос сводится лишь к отступлению от установленного порядка приведения смертного приговора в исполнение. Другое — ставить под угрозу жизнь и здоровье людей, еще не прошедших процедуры правосудия, такого, какое оно есть. Это уже преступление против человечности, что четко зафиксировано в решении Международного трибунала в Нюрнберге. В этом Берия признаваться не намерен.

— Я категорически утверждаю, что мне все это не было известно, — продолжал упорствовать он.

— Как же вы могли не знать об этих опытах, если они проводились во вверенном вам учреждении целой группой и над многими подследственными?

— Мне это не было известно.

Что тут можно сказать? Тактика проста до примитивности. Кое-что знаю, один-два раза санкционировал, слушал доклады о результатах. На большинство же прямо поставленных вопросов следует короткое: не помню, не известно, первый раз слышу. Про Меркулова даже не заикнулся. Такие вот перепады в показаниях Берии. Вы уж, мол, следователи и прокуроры, сами разбирайтесь, оценивайте, решайте, где тут искренность, а где голословное признание «под воздействием обстоятельств». Что же до возникающих сомнений, то они во все времена истолковывались только в пользу обвиняемого и подсудимого.

Вот и автор поначалу несколько засомневался. Может, действительно за столько лет Лаврентий Павлович всего пару раз мельком видел Могилевского и не имел ничего общего с его неблаговидными делами? Может, и впрямь, все совершалось в обход всесильного наркома, за его спиной? А что, если Могилевского и в самом деле заставили подписаться в протоколах допросов под заранее сочиненными следователями «нужными» показаниями?

Подобных примеров в те времена было сколько угодно. Видимо, аналогичные раздумья появились и у Прокурора Союза ССР. Иначе почему Руденко решил подойти к Берии с другой стороны? И интуиция опытного знатока следственной тактики себя оправдала. Берия явно ослабил бдительность — и попался.

— Вам предлагается еще одна выдержка из показаний Могилевского: «В последнее время наша техника обогатилась возможностью весьма мелкого микроскопического распыления. Мною была поставлена эта тема для разработки в пятидесятом году вместе с майором Хотеевым, но была сорвана полковником Железовым. У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ как снотворного, так и смертельного действия — в осуществление этой вполне правильной вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших средств устарела и необходимо искать новые пути…» Правильно ли пишет Могилевский?

— По существу, Могилевский пишет правильно. По этим вопросам я неоднократно принимал работников лаборатории, в том числе и Могилевского, фамилию которого я, очевидно, забыл.

Ну наконец-то! Руденко даже облегченно вздохнул, поднялся из своего кресла, подошел к секретарю-стенографисту, который вел протокол, наклонился и перечитал запись последнего признания Берии: «По этим вопросам я неоднократно принимал работников лаборатории, в том числе и Могилевского…» Казалось бы, в признании фигурирует небольшая и неконкретная деталь, так сказать, общее обстоятельство. Но как дорого оно стоит! Особенно слово «неоднократно». Ведь это уже признание существования системы в целом направлении работы. По пустякам спецов из какой-то лаборатории нарком принимать не будет. Для Руденко это важно было еще и потому, что Хрущев постоянно требовал от Прокурора СССР одного: получить признания Берии в преступлениях. Такого впрямую Роман Андреевич вряд ли добьется, Берия хитрый и умный противник. Он не станет собственными руками затягивать петлю на своей шее. Лаврентий Павлович после каждого допроса пишет гневные жалобы то Хрущеву, то Маленкову. Пока ничего конкретного ему не вменили. А потому он клянется своим бывшим соратникам в дружбе, любви, преданности, просит сохранить жизнь, пишет о готовности принять как должное любую ссылку, изгнание… Его нежная плоть содрогается от одной мысли, что ее отдадут на съедение червям, и бывший маршал дергается, как поросенок на веревке. Но теперь уже можно говорить, что Лаврентий Павлович признался в том, что не посредственно руководил спецлабораторией, санкционировал «неоднократно» опыты над людьми по испытанию смертоносных ядов. Сейчас важно удержать достигнутое, не поссориться с обвиняемым, сохранить установившийся психологический контакт. Ведь одно дело — показания других лиц в отношении Берии и совершенно иное — его признания, скрепленные собственной подписью.

— Интересно, а почему Могилевский обращается лично к вам со своими услугами в пятьдесят третьем, когда его уже осудили и отправили отбывать наказание?