— Ей удалось, Гюс! — шепнула Окса. — Уф!

Мадмуазель Кревкёр, а это была именно она, громко праздновала свое освобождение, горланя, что есть сил.

Когда Окса с Гюсом обнаружили неясную фигурку в полумраке склепа, то чуть в обморок не хлопнулись. В смысле, Гюс чуть со страху не помер…

— Мадмуазель Кревкёр, это вы? — прошептала Окса, выставив вперед Гранокодуй.

— Кревкёр? Какое красивое слово… Красивое слово… Нет, я не знаю никаких Кревкёр, но слов красивых много… — донесся из глубины склепа нежный мелодичный голос прежде, чем оба юных авантюриста успели сделать ноги.

Вот таким образом несколько часов спустя мадмуазель Кревкёр и оказалась сидящей на краю фонтана в центре школьного двора. На груди у нее висела кастрюля, подвешенная через плечо на какой-то грязной тряпке, и женщина колотила как одержимая по импровизированному инструменту, распевая народные детские песенки, которые нещадно перевирала хриплым голосом.

Волосы ее были в полном беспорядке, лицо черно от грязи. Бенедикта Кревкёра представляла собой убийственное зрелище, чтобы не сказать шокирующее. Ее синий костюм был порван, а голые ноги все покрыты синяками и ссадинами.

— «Жила-была пастушка, тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля! Жила-была пастушка, стада свои пасла, ля-ля! — горланила мадмуазель Кревкёр, сидя у фонтана, подняв взгляд к забитым учащимися и преподавателями окнам и балюстрадам. — Варила сыр овечий, тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля! Варила сыр овечий для целого села, ля-ля!» — И учительница истории-географии свистнула в пальцы к вящему удовольствию большинства учащихся, встретивших ее свист радостными воплями.

Мадмуазель Кревкёр, ободренная такой реакцией, влезла на край фонтана и сиганула ногами вперед в ледяную воду. Вода доходила ей до колен, и она весело в ней плескалась, теперь уже распевая совершенно безумным голосом «На шагающих утят быть похожими хотят, быть похожими хотят не зря, не зря»…

Примчавшийся месье Бонтанпи с еще несколькими преподавателями по пятам подхватил несчастную под руки и вытащил из фонтана.

— Бенедикта! Успокойся, все хорошо!

Но мадмуазель Кревкёр явно придерживалась иного мнения. Она схватила кастрюлю-барабан за ручку и попыталась огреть своего спасителя, у которого, не помешай ей месье Бенто, наверняка бы звезды из глаз посыпались. Маленькая группа удалилась со двора под протестующие вопли мокрой «пастушки» и аплодисменты покатывающихся со смеху школяров.

Через несколько минут каменный двор огласила сирена «скорой помощи», заставившая замолкнуть всех весельчаков и мигом остудившая атмосферу в классах.

— Говорите, мадмуазель Кревкёр снова объявилась?! Вы уверены?

— Еще как уверены!

Гюс с Оксой вернулись домой на всех парах в сопровождении Пьера Белланже, который ушам своим не поверил, когда ребята поведали о невероятных событиях этого дня. В доме Поллоков эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы.

— Это и впрямь удивительно… — задумчиво пробормотала Бабуля Поллок, уставившись в пространство.

— Знаешь, мы, наверное, в жизни так не пугались, — сообщила ей внучка. — Видела бы ты, с какой скоростью мы вылетели из часовни!

— Эта женщина вам точно должна свечку поставить, — заметила Драгомира. — Кто знает, что бы с ней сталось, не найди вы ее? Но я несказанно удивлена. Я была совершенно уверена, что Ортон ее убил…

— К счастью, он ее не убил! — Окса была весьма этим довольна. — Но голову она потеряла.

— Хочешь сказать, совсем рехнулась! — уточнил Гюс. — Начисто сбрендила! Но учитывая, в каком жутком виде она была, в этом нет ничего удивительного. Похоже, МакГроу на ней отыгрался. Как вы думаете, что он мог с ней сделать? — повернулся к Драгомире мальчик.

— Судя по результату, похоже на Сумбурку, в более вредоносном варианте.

Видя недоумение Гюса, Окса тоном знатока пояснила:

— Гранок Сумбурка на короткий период, максимум на несколько часов перемешивает все в голове, сеет в мозгах неразбериху и заставляет нести околесицу того, в кого попал.

— При этом следует уточнить, что это относительно безвредно, — добавила Драгомира. — А, судя по вашему рассказу, думается мне, что тут применили что-то более… опасное.

— А тебе не кажется, что в данном случае МакГроу использовал Памятемешку?

— Вполне вероятно, что он смешал оба Гранока, и, полагаю, не поскупился на дозировку. Он не мог позволить мадмуазель Кревкёр заговорить, она слишком много видела. Так что я сильно опасаюсь, что ее состояние необратимо. Несчастная женщина… Где она? Вам это известно?

— За ней приехала «скорая», и я слышала, как преподы говорили днем… — ответила Окса. — Она в больнице, полиция хочет ее допросить, но она все еще не в себе, и дело обстоит довольно паршиво.

— Да уж… — буркнул Павел, сжав ладонь жены. — Нельзя сказать, что мы приносим счастье тем, кто к нам приблизится…

Все замолчали. Окса и Гюс думали о мадмуазель Кревкёр, милой, доброй и внимательной, и перед ними вставала шокирующая картинка того, что с ней сталось. Рядом с ними Мари, сидя в кресле на колесиках, с которым она уже смирилась, грустно смотрела на ребят, размышляя о разрушениях, учиненных МакГроу за столь короткое время.

Мама Оксы далеко не восстановила все свои возможности, но ей стало уже лучше, намного лучше. Она теперь владела ладонями и руками, а чудовищные головокружения, причинявшие ей столько страданий, практически сошли на нет. Оставалась только проблема с передвижением. Каждый шаг причинял ей сильнейшую боль. Мари казалось, что в ее ногах течет раскаленный металл, и даже при поддержке родных каждая попытка ходить причиняла ей невыносимую боль. И вызывала горькое разочарование… Остальное время ее ноги были словно отключенными от мозга. Они не реагировали и оставались неподвижными, даже несмотря на иглы, которые врачи втыкали ей под кожу, чтобы определить степень чувствительности.

Мари этого не показывала, но она уже практически не верила, что когда-нибудь снова будет ходить. Но больше всего на свете она боялась, что не сможет заботиться об Оксе. И эта мысль ужасала ее.

Мари твердила себе, что огромная любовь к мужу и семье не позволяет ей отказаться от жуткой авантюры, в которую она оказалась втянутой. Но Беглецы правы: уже ничто не могло остановить судьбу. И пусть Мари и не была одной из Беглецов формально, по сути она была таковой. И их история стала и ее историей тоже. А ее дочь — и вовсе их Долгожданная…

Павел, со своей стороны, тоже сильно переживал. Его переживания были вызваны другими вещами, но от этого они не были менее болезненными. Конечно, в первую очередь его беспокоило состояние жены, в которой он души не чаял и страшно боялся, что она останется в нынешнем состоянии до конца своих дней. И еще он тревожился за дочь, на чьи детские плечи легла огромная ответственность.