— Почему ты рассказываешь мне об этом сейчас? — снова спросила она.

— Потому что, если я стану бороться, ты должна знать о грозящей опасности.

— Значит, если ты выдвинешь свою кандидатуру, они снова нападут на тебя?

— Да.

— А кто будет охранять тебя в этом случае?

— Хазлам.

Они прошли по тропинке через сухое русло лесного ручья, поднялись на другой берег. Так что ты хочешь услышать, едва не спросила она. Стоит ли мне бороться дальше, ответил бы он. Вместо этого она спросила:

— Какие твои любимые строки?

— Откуда? Из стихов, прозы, из песни?

— Просто любимые строки. — Они переступили через упавшее дерево. — Может быть, любимые — не то слово. Те, что тебе всего ближе, те, которые ты никогда не забываешь?

— Ты знаешь их.

— Все равно скажи.

Он вновь перенесся в другие места, в Арлингтон, — стоял на гранитной площадке, глядя на Вашингтон, а перед ним, на каменной стене, были выгравированы знакомые цитаты. Три справа, три слева и одна — в середине. Слова из инаугурационной речи тридцать пятого президента.

Она вдруг почувствовала холод, почти озноб. Она уже не слышала голоса мужа — вместо него рядом прозвучал голос человека, убитого в Далласе.

Они остановились; теперь слышно было только пение птиц. Она повернулась и заставила его выпрямиться, смахнула с его воротника воображаемую соринку.

— Я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал, Джек Донахью.

Другой на его месте подумал бы, что она хочет напомнить ему о девочках, о том, что надо обеспечить их безопасность. Но Донахью знал, что она скажет не это.

— Когда ты станешь кандидатом, когда будешь приносить присягу, через два года после этого, ты включишь в свою речь эти слова.

Они повернули обратно к дому.

— Что сегодня произошло? — наконец спросила она.

— У памятника была бомба, — сказал он. — Хазлам нашел ее.

— Те же люди, что убили Митча?

— Вероятно, да.

Они снова миновали пересохшее русло и поднялись на другой берег. Вокруг уже сгустилась тьма, над деревьями поднялся месяц.

— Так что ты собираешься делать? — спросила она.

— Пока не решил.

— Помнишь «Хилл-стрит-блюз»? — она снова взяла его под руку.

Так назывался телесериал о полицейских, который показывали в семидесятых и начале восьмидесятых: Дэниэл Треванти в роли Франка Фурилло и Верония Хеймел в роли Джойс Давенпорт.

— Конечно.

— А Эстерхауса? — Имя дежурного по отделению, который проводил брифинги в начале каждой серии.

— Да.

— Помнишь, что он говорил в конце каждого брифинга?

Кажется, Донахью улыбнулся; кажется, он даже отпустил смешок.

— Что тут смешного? — спросила Кэт.

— Хазлам говорит примерно то же, что и Эстерхаус, только по-своему.

— А именно?

— Вообще-то у него есть два названия для двух немного разных вещей. Он называет их Первой и Последней заповедями.

* * *

Пирсон провел в «Ястребе и голубке» уже больше часа: сидел вместе с Эви за одним из столиков в глубине зала и ковырял в тарелке. Что случилось, хотела спросить она. Однако молчала, давая ему время справиться с вихрем мыслей в его голове.

Я хочу тебе рассказать, думал он, но что мне рассказать и сколько я имею право рассказать тебе? Что кто-то, возможно, меня преследует? Что сегодня утром в Арлингтоне должна была взорваться бомба, предназначенная для Донахью?

— Эд. — Бармен поднял над головой телефонную трубку.

Пирсон чуть покачал головой, как бы говоря Эви, что понятия не имеет, кто бы это мог быть, и подошел к стойке. Она смотрела за ним и заметила, как мгновенно он изменился, как напряглись его лицевые мышцы и распрямилась спина.

— Да. Понял. Сейчас разберусь.

Он посмотрел, хватит ли у него мелочи, и подошел к платному телефону.

— Джонатан, это Эд. — Она едва слышала его. — У меня, в одиннадцать. — Вечера или завтрашнего утра — она догадалась, о чем его спросили. — Сегодня.

Он набрал следующий номер.

— Барбара, это Эд… — И предыдущий разговор повторился еще четыре раза. Затем Пирсон снова сел за столик и улыбнулся ей.

— Ты тоже будь — Джек специально просил. Они с Кэт уже выехали. — Он махнул рукой, чтобы подготовили счет, и глянул на часы. До одиннадцати нужно сделать еще уйму звонков, о многом договориться и отдать множество поручений.

— Что случилось, Эд?

Эви никогда не забудет этого мига; того, как он посмотрел на нее, и блеска в его глазах.

— «Военный совет». Мы снова в игре. На следующей неделе Джек выдвигает свою кандидатуру.

Совещание открылось в гостиной: посвященные уселись в кружок, Эви и Кэт принесли сандвичи с пивом, а потом заняли свои места.

— Мы вступаем в борьбу.

Сегодня Донахью впервые заявил о том, что он выдвигает свою кандидатуру: вся их прежняя деятельность основывалась лишь на предположении, что он это сделает.

— В ближайший вторник на Холме состоится пресс-конференция.

Это будет сразу после Дня труда, когда откроется новый политический сезон. Больше на этот день ничего не запланировано, так что если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, пресс-конференцию Донахью будут транслировать по всей стране. То, что местом ее проведения избран правительственный центр, тоже окажет свое действие.

— Понедельник я проведу в Бостоне, а прилечу во вторник утром.

Что же случилось, Джек, думал Пирсон; что в твоем разговоре с Хазламом помогло тебе принять решение?

Один из юристов поднял карандаш.

— А что насчет Митча? Как мы поступим с банковским расследованием, которое он начал?

— Заморозим это расследование на несколько дней. — До тех пор, пока Хазлам и Джордан не прощупают обстановку. — Затем продолжим. И публично объявим о том, чем мы обязаны Митчу.

Он перешел к следующим вопросам:

Кто будет давать политические комментарии в прессе?..

Общественное мнение. Кто проведет опросы на уик-энде, как обеспечить желаемые результаты?..

Биографические обзоры. Кто займется ими?..

— Лаваль. — Денежный мешок. — Завтра приглашен на ленч его помощник; чтобы попасть туда, он отменит все прочие договоренности. Надо удостовериться, что на ближайших выходных Лаваль свободен.

— Конкретнее?