Когда Ван Гог пишет, то живопись его – это не только то, о чем мы говорили, это средство цвета и мазка: цвета, организующего форму, и мазка, который находится в очень большом пластическом союзе с ним. И все образы создаются через этот союз, но они всегда направлены на то, чтобы что-то рассказать. Его картины, хоть и являются беспрецедентными явлениями живописной выразительности, вот этой раскаленной печи творчества, но он их всегда пишет еще для того, чтобы рассказать о себе: о своем состоянии, о своем ожидании счастья или о своем предельном отчаянии. Это, как ни странно, всегда очень глубокие эмоциональные рассказы. Это рассказы и в письмах, но это рассказы и в картинах. В «Ночной террасе кафе» он как бы описывает эту картину подлунного мира, эту связь между теплым диском золотого света и пустотой одиночества, этот отклик в синем небе и звездах. Это большая эмоциональная картина, это рассказ, это исповедь.

Но вот вы входите внутрь кафе. И тут надо прочитать то, что пишет сам Ван Гог об этом кафе: «В моей картине “Ночное кафе” я пытался показать, что кафе – это место, где можно погибнуть, сойти с ума или совершить преступление. Словом, я пытался, сталкивая контрасты нежно-розового с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленым, желто-зеленым и жестким сине-зеленым, воспроизвести атмосферу адского пекла. Бледно-серым цветом передать демоническую мощь кабака-западни. Я не знал, что можно стать страшным с помощью зеленого и синего. Вот точно так соответствует любой натуре колорит или рисунок, иначе они никогда не вызовут в зрителе столь сильного волнения».

Мы воспринимаем Ван Гога как гениального живописца, воспринимаем его как уникального мастера совершенно особого живописно-колористического языка. Но этот колорит, этот его живописный язык, обязательно структурируется мазком. И этот мазок и цвет создают форму, они выстраиваются в определенную композицию. Но задача Ван Гога не в живописи. Сколько бы он ни писал о цвете, задача его уникальна, задача его в том, чтобы передать и описать малейшие нюансы своих чувств, своих состояний, того волнения, которое вызывает в нем жизнь, того волнения, которое вызывает в нем природа, того волнения, которое вызывает в нем общение. Он хочет это сделать языком живописи, найти этот адекватный язык. Почти невероятно, но ему это удается. И он пишет, что это вот «Ночное кафе» – это кабак-западня. Очень любопытно: какой контраст, какая разница между этим ночном кафе с улицы, где оно как-то космически открыто, одиноко и напряженно открыто, и между тем же кафе, когда вы попадаете внутрь. Вот там и есть западня, там и можно кончить жизнь самоубийством.

Посмотрите, как он интересно пишет это «Ночное кафе», причем тот вариант «Ночного кафе», который вы видите, это не живопись, это не масло – это акварель. Как вся сложность цветовой палитры, которую он описал, объединена между собой каким-то странным черно-траурным кантом, таким черно-траурным контуром. И этот контур схватывает и бильярдную, эти одинокие сидящие фигуры. Хочется рассказать об отчаянии, хочется рассказать о том, что в этом кабаке-западне может совершиться все. То есть Ван Гог просто красками описывает тот мир или те образы, которые словами описывал Золя или которые описывал в своих книгах Мопассан.

Ван Гог – художник, который в формальном отношении остается неповторимым, единственным. У него не может быть школы, не может быть последователей. Он всегда пишет рассказ, он всегда пишет повесть. Его картины – это рассказы и повести. Он не просто описывает внешний мир, а пишет с натуры и с подготовительным рисунком – под воздействием своих переживаний по поводу этого мира. Для него «Ночное кафе» – это момент абсолютного отчаяния, оно связано для него с предельным состоянием. Мы говорили об импрессионистах и постимпрессионистах. Да, более поздняя художественная классификация называет его постимпрессионистом, но если бы мы пытались как-то определить его манеру, тот язык, на котором он с нами говорит, мы бы сказали, конечно, что Винсент Ван Гог – художник-экспрессионист. А что такое экспрессионизм как не предельность состояний? Любой экспрессионизм в поэзии, в литературе или в живописи – это всегда язык предельных состояний, то есть этой огненной печи творчества. Ван Гог, помимо того, что он является величайшим живописцем мира, на самом деле создал свой особый язык живописно-колористической экспрессии и динамического мазка. Он рассказчик, он мироописатель.

Очень интересно сравнить две его картины. Одна картина написана еще в брабантский период, когда Ван Гог только-только начинал пробовать себя в живописи. Это период «Едоков картофеля». Ван Гог сделал очень интересный подготовительный рисунок для картины под названием «Сеятель». Он изобразил крестьянина, который идет и сеет злаки из привязанного к нему лукошка: бросает в землю зерно, оплодотворяет землю зерном. И какого интересного сеятеля он пишет в 1888 году! Если вы сравните две эти картины, одного сеятеля и другого, то увидите путь, который прошел Ван Гог, и не только Ван Гог – художник, не только Ван Гог – живописец, но и Ван Гог – мыслитель, Ван Гог – повествователь, Ван Гог – рассказчик. Взглянем на сеятеля, которого он пишет в 1888 году: какое раскаленное светило восходит, сжигающее землю, как изображена фигура сеятеля, человека, почти не имеющего лица. Это изображение уже не сеятеля, а какого-то мифологического оплодотворителя планеты. И что-то в этом есть еще и от апокалиптической безнадежности. Ван Гог пишет Апокалипсис, он пишет какой-то финал.

Он пишет удивительные вещи в Арле и в Овере. Он прожил в Овере семьдесят дней. Семьдесят дней, то есть два с небольшим месяца. И за семьдесят дней он написал больше семидесяти картин. И каждая картина завершена. Это и портреты (женские портреты и портрет доктора Гаше), это и церковь в Овере, это и черные вороны, которые летят над золотым полем пшеницы. Для него любая натура, которую он пишет, равно одушевлена. Она для него абсолютно живая. Именно в Овере Ван Гог пишет свое знаменитое «Пшеничное поле с кипарисами». Какой поразительный цвет – темно-зеленый! Эти живые кипарисы… Художник пишет метафизику жизни природы, ее рождения. Глядя на эту картину, вы видите метафизику жизни: словно это не просто стоящий кипарис, а будто бы он в каждую минуту, в каждую секунду растет, становится выше на ваших глазах. Его кипарисы вырываются из-под земли, и вы видите, что они живые в каждую секунду времени. Ван Гог пишет эту живую, невидимую нам жизнь. Он рассказывает, он показывает, он вводит нас на высший уровень бытия материи – посредством художественного языка.

Конечно, это художник, о котором исчерпывающе рассказать очень сложно. Но при всей своей невероятной сложности это художник в достаточной степени эмоционально и чувственно понятный. Если вы стоите около его полотен, они вас вбирают в себя, они открывают вам глаза на мир вокруг вас, они дают вам возможность по-новому видеть, они взрезают ваш глаз и дают вам возможность абсолютно нового видения. Так же действуют произведения хорошего писателя или хорошего поэта. Мы сами от столкновения с такого рода искусством становимся немного другими. В жизни каждого человека, если в него попадает этот сеятель – Ван Гог (а он сам по себе и есть сеятель), произрастает нечто новое. Без его живописи, без его эстетики ваша жизнь уже не существует.

Ван Гог был человеком больным. И сам он очень хорошо осознавал, что болен. Он пошел в Овер, специально сам отдал себя под покровительство доктора Гаше, потому что в больнице Сан-Реми ему было очень плохо. Но все равно он продолжал писать картины, ему предоставляли для этого условия.