– Что?

– Нечто ужасное. – Она забрала за ухо локон серебристых волос.

– Расскажи.

– Уже ничего не исправишь.

– Почему? Что случилось?

И тут я поняла. Папа. Папа от нее ушел. Он предупреждал, твердил месяцами, а она не обращала внимания. И вот, наконец, он бросил ее. Ради другой женщины.

– Это из-за папы, да?

– Что?

– Ты плачешь из-за папы?

– Нет-нет, он тут ни при чем. Это все... смотри! – Еще раз всхлипнув, она ткнула пальцем в первую страницу «Ивнинг стандард».

«Мать радиозвезды замешана в скандале с благотворительными фондами! – гласил заголовок. – Пропажа общественных средств!» Я вытаращилась на маму и пробежала глазами два первых абзаца:

«Начато расследование по делу Димпны Мэлоун, матери звезды радио „Лондон» Минти Мэлоун. Она обвиняется в растрате нескольких тысяч фунтов из благотворительных фондов международной организации „Голодающие Камеруна». Миссис Мэлоун, широко известной в лондонских благотворительных кругах, запрещено заниматься сбором средств до окончания расследования Благотворительного комитета. Возможно, будет возбуждено уголовное дело...»

– Мама, – выпалила я, – ты что, украла деньги? – Я была потрясена до глубины души. В частности, тем, что меня назвали «звездой радио „Лондон»». – Ты украла деньги? – повторила я.

– Разумеется, нет, – вознегодовала она.

– Слава богу.

– Все очень запуталось.

– Запуталось? – Где-то я это уже слышала. – Мам, кража есть кража.

– Это была не совсем кража, – осторожно поправила она. – Это было... перераспределение, вот и все.

– Что ты имеешь в виду?

– Сама посуди, у «Голодающих Камеруна» миллионы. Люди все время жертвуют им деньги. А три месяца назад я вступила в Общество протезирования собак...

– Куда?

– ОПС, – объяснила она. – Они изготавливают протезы для собак. И у них вообще нет ни пенни! Так что я решила отдать им деньги, собранные для «Голодающих Камеруна».

– И сколько?

– Всего-то пять тысяч фунтов.

– Как ты добыла эти деньги?

– Да все как обычно – ярмарки, гаражные распродажи. Только вместо того, чтобы послать деньги «Голодающим Камеруна», я положила их на свой счет. Но не присвоила, – торжественно заверила она, – а перевела на счет ОПС.

– О, господи.

– Но Минти, ты только представь этих бедных маленьких собачек, ковыляющих на трех лапках. У меня сердце разрывается. Мне их так жалко. Я же никогда раньше ничего подобного не делала. Думала, никто и не заметит. Но они раздули такой грязный скандал!

– Неудивительно.

– Мне запретили работать для «Голодающих Камеруна», и может... и может... – она закрыла рукой глаза. – Может, мне придется сесть в тюрьму!

– А папа знает?

– Да все об этом знают, – в отчаянии произнесла она.

И я позвонила папе. У него был на удивление веселый голос. Он казался невозмутимым и не разделил моих опасений, что маму посадят за решетку.

– Скорее всего, назначат большой штраф, – заявил отец. – Она же себе денег не оставляла. До сих пор уверена, что не сделала ничего дурного.

В первый мой день на работе сослуживцы вели себя очень тактично. Спрашивали, как мне понравилось в Лос-Анджелесе, и ни слова не проронили о маме, хотя все газеты кричали о ней. В конце концов, я сама затронула больной вопрос на утреннем совещании: мне хотелось, чтобы коллеги знали правду. Я не могла допустить, чтобы кто-то из знакомых думал, будто моя мать присвоила деньги.

«В любом случае, плохой рекламы не бывает», – заключила я, безрадостно усмехнувшись.

На самом деле моя жизнь превратилась в кошмар. Я очень переживала. Мало того, что я видела Джо с другой, и страдала от разницы во времени – на меня навалилась бессонница. В одну из ночей, проворочавшись до трех часов с открытыми глазами, я включила радио на прикроватном столике и услышала знакомый голос:

– Это полное девьмо! – спорила Мелинда с одним из тех ненормальных, что звонят на радио по ночам. – Все только и твевдят что о дельфинах! – возмущалась она. – Но никто не подумал о тунце!

– О тунце? – оторопел звонивший.

– Их же едят, потому что они несимпатичные. У них рот до ушей и лоб покатый. Но кого это волнует? – воскликнула она.

Я застонала и зарылась лицом в подушку. Через несколько минут развернулась новая дискуссия – о специальных дверях для инвалидов в лондонских автобусах.

– Какой бвед, зачем устваивать в каждом автобусе вход для инвалидов? – вопрошала она.

– Как это зачем? – изумился собеседник.

– Ведь инвалиды не ездят на автобусах! Даже вебенок знает. Скажите, когда в последний ваз вы видели инвалида, входящего в автобус?

Боже, она грубит звонящим! Невероятно. Чуть что не по ней, сыплет оскорблениями!

– Дай отдых своим голосовым связкам! – огрызнулась она на Кевина из Форест-Хилла. – Заткни вот, недоумок! – досталось Биллу из Бекенхэма.

«Слава богу, в такое время нас почти никто не слушает», – подумала я, погружаясь в сон. Никто, кроме нескольких тысяч полуночников, психов и возвращающихся с рейв-пати деток под кайфом.

Следующие несколько дней прошли в томительном ожидании: выдвинут ли «Голодающие Камеруна» обвинения против мамы? Другие благотворительные организации получили доступ к ее банковскому счету, чтобы проверить, не «перераспределяла» ли она и их средства. Будущее не сулило ничего утешительного. К тому же Пердита выглядела так, словно вот-вот лопнет. Ее раздувшийся живот болтался из стороны в сторону, как мешок; она едва могла передвигаться. Мы устроили ей гнездо под лестницей, выложив большую картонную коробку кухонными полотенцами. Прошло два дня, три, а котята все не появлялись. Напряжение стало невыносимым. На четвертый день, вернувшись с работы, я застала Эмбер в истерике.

– Кажется, у нее начались схватки! – стонала кузина.

Пердита вопила так, что уши закладывало. Она вся извертелась, боялась оставаться одна, оглушительно мяукала и таращилась на нас. Такого мы не ожидали.

– Лори уверял, что она спрячется и спокойно родит.

– Нет. Я только что ему позвонила, – ответила Эмбер. – Он сказал, что Пердите нужна помощь. Молодые самки иногда начинают нервничать.

Мы сели и стали ее наглаживать. Сидеть нам пришлось долго. И вой становился все громче.

– Как ты думаешь, скоро все закончится? – спросила Эмбер.

– Полагаю, часа через два.

Чтобы убить время, мы таращились в переносной телевизор и ждали. Посмотрели «Голубого Питера», шестичасовые новости, переключились на «Улицу Коронации» и досмотрели до конца. За этим последовал «Бруксайд» и прямой эфир национальной лотереи[100]. Котят все не было. Прошли девятичасовые новости, «Секретные материалы», но ничего не происходило. Когда по экрану побежали титры ночных новостей, у Пердиты начались мощные схватки. То она лежала безмятежно, то корчилась в конвульсиях, а в перерывах урчала, как газонокосилка, чем несказанно нас удивила.