Император вошел в приемную и остановился, глядя на собравшихся. Маленький, в громадных грубых ботфортах, в тесном темно-зеленом мундире, в плоской треуголке, из-под которой глядели упрямые глаза и смешной, нелепо вздернутый нос.

Среди застывших в низком поклоне посетителей он увидал тщедушную фигуру Суворова.

Павел подошел к нему, взял под руку и увел к себе в кабинет.

В приемной зашушукались.

Случилось невероятное, небывалое: пробило десять часов – время начинаться вахтпараду, а царь еще не выходил из кабинета.

Продрогшие в одних мундирах на морозе офицеры топали у подъезда, ждали. Спрашивали:

– Государь где?

– В кабинете.

– С кем?

– С Суворовым.

– Кричит?

– Нет. Наоборот, там тихо.

– В чем же дело?

Наконец в приемной ясно услышали голос царя:

– Пойдемте, граф, посмотрим войска!

Генералы, участвовавшие в разводе, кинулись по лестнице вниз:

– Идет!..

Участники вахтпарада и многочисленные зрители – военные и статские, – которые собирались к разводу по обязанности, а не по пристрастию к прусской экзерциции, были поражены. Сегодняшний вахтпарад Павел I проводил иначе, чем обычно: батальонное ученье делал скорым шагом, бросал взводы друг против друга в штыки, чего не практиковалось никогда. Всем было ясно, что государь хочет угодить Суворову, неумело подражает его «сквозным атакам».

Суворов стоял тут же, безмолвный и бесправный.

Можно было бы подумать, что Суворов обрадуется таким знакам царского внимания к нему, но на его исхудалом старческом лице, кроме скуки и презрения, не было написано ничего.

Суворов отворачивался от лихо маршировавших взводов или довольно громко бросал ироническое:

– Не спеши, букля оторвется.

Ходил взад и вперед, нюхал табак, зевая поглядывал куда-то вбок, на Адмиралтейство.

А потом вдруг подошел к Андрюше Горчакову, стоявшему тут же, в нескольких шагах от императора, и сказал:

– Нет, больше не могу, уйду!

Андрюша вспыхнул, задвигал своими густыми бровями, что-то зашептал, с опаской оглядываясь на стоявшего невдалеке императора.

Суворов отошел, пропустил мимо себя еще один взвод, покачал головой, сказал:

– Комедия, помилуй Бог!

И опять подбежал к племяннику:

– Довольно, не могу!

Андрюша Горчаков готов был провалиться сквозь землю.

Но Павел, казалось, не слыхал и не видал ничего.

Когда же офицеры, проходя мимо царя, стали салютовать эспонтонами, припрыгивая и покачиваясь на тихом шагу, Суворов схватился за живот и беззвучно засмеялся.

Потом, опомнившись, он махнул рукой и быстрыми шагами пошел через площадь по направлению к недостроенной церкви Исаакия Далматского.

Народ, глазевший на вахтпарад, почтительно расступался перед Суворовым.

– Объясните же мне, сударь, почему граф уехал? – строго спросил Павел у бледного от страха Андрюши Горчакова, когда они вошли в кабинет.

– Дядюшка нездоров.

Павел отдувался и пыхтел: верный признак того, что был сильно зол.

– Я все время намекал ему, чтобы он попросился в службу, а он знай рассказывает о штурме Измаила. Рассказывал больше получаса. Я не перебивал. Чуть он остановится, я снова намекаю ему. Глядь, а мы уже после Измаила очутились в Праге. Так до вахтпарада дотянул, а тут убежал. Что это такое? Извольте, сударь, ехать к вашему дяде и спросить у него самого объяснение. И тотчас же привезите мне ответ. До тех пор я и за стол не сяду!

– Слушаюсь, ваше величество!

Горчаков повернулся налево кругом и с радостью выскочил из кабинета.

Сбегая по лестнице, он посмотрел на часы: мать пресвятая Богородица! Начало двенадцатого, а в час государь уже садится за стол.

– Ильюшка, гони вовсю к Хвостовым! – крикнул он ямщику, прыгая в сани.

…У Хвостовых стояла тишина. Груша и Димитрий Иванович ходили на цыпочках, словно в доме был тяжелобольной.

Александр Васильевич, вернувшись с вахтпарада, так и объявил племяннице и ее мужу, что не мог дождаться конца этой прусской комедии и ушел.

– Воображают: сим победит заяц Александра Македонского!

Хвостовы пришли в ужас.

– Дядюшка, что вы сделали! – всплеснула руками Груша.

– Да государь… Да он… – заикнулся от волнения Хвостов. – Ежели у солдата на вахтпараде пуговица от штиблета отлетит, так командира полка тотчас же гонят на гауптвахту, а солдата сквозь строй, а тут…

– Меня пугать нечего: я, брат, стреляный. Я десять раз ранен. Из них семь раз при дворе! Прошка, сымай!

Он сбросил мундир, сапоги и лег на диван.

В таком виде и настроении застал его Андрюша.

– Дядюшка, государь очень недоволен…

– А я, думаешь, доволен?

– Государь гневается. Говорит, что хотел, чтобы вы попросились снова на службу.

– Вступить в службу могу. Но только пусть вернет мне всю мою былую власть: награждать, увольнять, отпускать в отпуск, производить в чины до полковника. Инспектором я был еще генерал-майором. Пятиться назад не желаю. Лучше поеду в деревню с ребятами играть в бабки. Больше пользы!

– Я не могу, дядюшка, передать, что вы говорите!..

– Передавай что хочешь, а я от своего не отступлюсь!

И Александр Васильевич отвернулся к стене, показывая, что разговор окончен.

Горчаков вышел удрученный.

– Что же делать?

– Скажи, что дядя с радостью готов служить… Был смущен присутствием его императорского величества, – советовал шурин Хвостов.

– Андрюшенька, скажи, что дядя заболел, плохо себя почувствовал. Не помнит, что говорил, – подсказывала сестра Груша.

Горчаков поскорее поехал назад.

– Ну что, сударь? – встретил его Павел.

– Дядя весьма смущен придворной обстановкой. Он никогда не чувствовал себя хорошо при дворе, – дипломатически ввернул Андрюша, намекая на прежний екатерининский двор.

– Это верно, – согласился император.

– Граф с радостью готов служить.

– А почему ушел с вахтпарада?

– Заболел. Простите, ваше величество, у дяди с желудком плохо. Стар уж, семьдесят лет, – прибавил дядюшке три года Андрюша – не знал, за что зацепиться, бедный посол.

– Да, да, не молоденький! Но смотрите, сударь, вы мне будете отвечать, ежели ваш дядя не образумится!