Не любил главным образом скучных людей, остальные черты характера, какие бы они ни были, не играли для него существенной роли. Это вытекало исключительно из его отношения к людям как к объекту наблюдения и, возможно, забавы (А).

Был с людьми очень мил, потому что это было самым легким способом от них отделаться. Говорил неприятные вещи только тем людям, которых ценил и к которым относился серьезно (З).

Сам по себе данный человек мог не играть никакой роли. Относился к людям так же, как и к животным и ко всему вообще, всегда как к объектам, а не как к субъектам (Ж).

В тесной связи с поверхностным, лишенным глубокой эмоциональной основы образом общения его с людьми находится и его неискренность.

Был человек очень неискренний, с разными людьми мог вести себя по-разному, как бы подделывался под них. Например, никогда не говорил в глаза автору отказ в принятии рукописи к напечатанию, всегда сваливал это на других и т. д. Делал это, чтобы избежать неприятных разговоров (эгоизм чистейшей воды) (А).

Не был «светлым» человеком, была в нем какая-то темная, нехорошая сторона, которая была непонятной. Чувствовалось в нем что-то нехорошее, неприятное (Д).

Нехорошее в Багрицком заключалось в его неискренности, в том, что мог подвести человека, оставив его в беде, обещать что-нибудь и не выполнить, мог, чтобы избежать неприятных объяснений, извернуться и т. д. Основное в этом – его неискренность (А).

Почти никогда не выполнял того, что обещал. Обещал очень легко (А).

Никогда серьезно не верила Багрицкому, тому, что он говорил, потому что все, что делал или говорил, – все это было внешнее, к чему он относился легко и довольно безразлично. За этим чисто внешним, поверхностным общением с людьми скрывалась интенсивная внутренняя жизнь, связанная, по-видимому, с творчеством (Д).

Мог очень жестоко относиться к людям, мог очень легко, например, очернить человека, причем очень часто это имело внешне немотивированный характер, делалось «ради шутки», как бы для того только, чтобы отряхнуться от данного человека, как от первого попавшегося на пути объекта для забавы или фантазии (Ж).

Очень характерным примером его нечувствительного отношения к людям может служить следующий случай: Багрицкая вспоминает, как в годы военного коммунизма, когда нечем было топить печь, без всякого сожаления сжег портрет ее первого мужа вместе с другими предметами обстановки в комнате.

Отсутствие способности входить в глубокий интимный контакт с людьми отчетливо сказывалось и в его отношениях к женщинам:

Расставался с женщинами без сожалений, при этом всегда старался это делать так, чтобы разрыв происходил без последних объяснений. Для этого внезапно уезжал. Основным в этом была, по-видимому, не жалость к покидаемой женщине, а просто желание избежать неприятных объяснений. К жене испытывал не столько чувство любви, сколько, скорее, чувство прочной привязанности (А).

Расходился, когда увлечение проходило, легко (И).

Отсутствие синтонности сказывалось не менее отчетливо также и в отношении животных, живых существ вообще.

Так, например, при всей любви его к собакам и другим животным, никогда не создавалось чувства настоящей привязанности к ним, мог легко и без сердечного сожаления с ними расставаться и т. д. (А).

Не был способен к настоящей любви или дружбе, как в отношении людей, так и животных. Даже птицы, рыбы, собаки интересовали его не сами по себе, не данная собака, рыба, птица, но эта собака, рыба, птица как интересный представитель какой-либо редкой разновидности. Интересовали не столько рыбы, сколько процесс разведения рыб. Собаки, бывшие у него, его не любили (Д).

Наряду с отсутствием синтонности мы должны особенно подчеркнуть второй основной момент, который ярко выступает во всех приведенных выше высказываниях. Это доминирующая роль воображения, определяющая собой почти целиком характер отношения его к тому или иному человеку, живому существу или какому-либо событию. Эта черта была у него развита настолько сильно, что влияла определяющим образом на отношение его не только к людям и животным, но и всему существующему вообще. При этом получалось, что то, что происходило в реальности, события действительной жизни сами по себе теряли для него свое непосредственное значение, существуя лишь постольку, поскольку они представляли для него интерес и служили пищей его фантазии. Из этого проистекало его легкое, поверхностное, пренебрежительное отношение ко всему происходящему вокруг, все равно, чего бы это ни касалось. Это очень хорошо выражено в следующих двух цитатах:

Было отношение к действительности как будто несколько несерьезным, легкое, как к чему-то, что не имеет существенного значения. Единственное, к чему относился совершенно серьезно, это литература (З).

Было впечатление, что как бы забавляется жизнью, что это все несерьезно (И).

Чрезвычайно интересно, что это отношение к реальности как к чему-то несущественному, отступающему далеко на задний план по сравнению с его внутренним миром, миром его воображения, было свойственно ему не только в отношении окружающего, но и в отношении к самому себе, к своему физическому «я». С этой точки зрения очень знаменательна следующая мысль:

Несмотря на то что был очень болен, легко переносил свою болезнь. Объяснялось это, возможно, тем, что он относился к своему физическому «я», как и ко всему остальному бытию, только как к чему-то внешнему, поверхностному, шелухе. Главное для него была его внутренняя творческая деятельность (З).

Очень легко, несерьезно относился ко всему бытовому, в том числе даже и к своей болезни, когда она его не мучила. Этим объяснялось и то, что и окружающие относились под его влиянием к его болезни менее серьезно, чем было на самом деле («как будто представляется»). Никто не верил, что он может умереть (Д).

Мы можем на основании этого заключить, что такая установка являлась одной из коренных особенностей отношения его ко всему реальному, в том числе и к своему физическому бытию.

На основании всего вышеизложенного эмоционально-аффективная сторона личности вырисовывается перед нами рельефно в виде основного, глубинного ядра, скрытого под корой его внешних отношений к окружающему миру, носящая, как мы видели, большей частью поверхностный характер, не затрагивающий глубоко всей его личности в целом. Эта кора его связей с внешним миром может быть с полным правом рассматриваема также и как защитная броня, оберегавшая внутренний мир его переживаний от вторжения посторонних, идущих извне влияний. Ввиду большой замкнутости представляется затруднительным с определенностью составить себе представление о тех внутренних процессах, которые протекали в этом скрытом в глубине ядре его психики. Нужно полагать, что главенствующее положение занимали в ней процессы, связанные с его творческой деятельностью. Мы имеем здесь дело с наиболее интимными и тщательно скрываемыми проявлениями его эмоционально-аффективной сферы. Некоторое представление о них, так же как и о той роли защитной брони, которую играло его внешнее отношение к окружающим, дают следующие отрывки из бесед с разными лицами: