близкий визг пятидесятикилограммовой бомбы, и заканчивает этот визг разрывом, изображенным при помощи удара по тарелкам.

– Вот теперь они любуются на цветы вишни, – говорит мне знаток «Но», за несколько минут перед этим, как мне показалось, начавший чуть-чуть придремывать, клонясь на барьер ложи. Должно быть, это зрелище слишком привычно для него, но сейчас он вновь оживился.

Героиня раскрывает веер и начинает танцевать; ее танец – это целый ряд следующих друг за другом очень медленных движений, причем поза героини не меняется, а веер остается почти в одном и том же положении. Музыканты параллельно с пением, которым они сопровождают танец, издают временами сильные горловые звуки. Для непривычного слуха они кажутся угрожающими и даже страшными… «О-о!» – кричит один. «И-о-о», – отзывается другой. «О-у! И-о-о! И-е-о-о…»

Та лакированная цилиндрической формы табуретка, которую я заметил, когда на нее присаживался ваки, оказывается, действительно является только местом для отдыха. Сейчас, когда ваки нужно сесть, не выключаясь из игры, а по ходу действия, он садится не на табуретку, а на пол, рядом с ней.

Самурай дает согласие отпустить героиню, и она концом веера, изображающего в этот момент кисточку, пишет письмо матери. Пьеса кончается. Музыканты провожают действующих лиц, повернувшись в их сторону, и лишь потом поворачиваются к публике.

Сразу же вслед за окончанием пьесы начинается кёгэн – интермедия. На сцену выходят два актера в таких необыкновенно широких штанах, что мне все время кажется, что это очень высокие люди, которые ходят на коленях. Они без масок и говорят в нос, искусно и резко гнусавя.

Я спрашиваю у своего спутника, какой эпохи эти костюмы. Он говорит, что это домашние костюмы самураев, которые носили примерно шестьсот лет назад.

Актеры быстро двигаются по сцене, встряхивая своими шароварами так, словно они все время лягаются. Наконец, после прогулки и длинного разговора они оба садятся отдыхать.

На сцену выходит актер, одетый в старое крестьянское платье, и говорит, что он должен идти в город, что он обыкновенно ходит вдвоем со своим другом, но сейчас очень спешит и поэтому идет один. Самураи предлагают ему идти вместе с ними, потому что им по дороге, но крестьянин отказывается идти с ними. Во время этого разговора все трое двигаются по сцене, не касаясь друг друга, условными зигзагообразными линиями. Разговаривают комическими, натруженными, петушиными голосами. Самураи требуют, чтобы крестьянин нес их мечи, но он отказывается. Тогда они грозят ему, и он соглашается и берет их мечи. Взяв их в руки, он спрашивает у самураев, так ли надо держать их мечи. Самураи над ним смеются. Он спрашивает во второй раз, но самураи снова смеются над ним. Наконец, один из самураев показывает ему, как надо держать мечи.

Голоса самураев при этом вдруг до удивления напоминают мне искусственные голоса старых клоунов на арене цирка: «Скажи, Жорж, ты не видел сегодня моей жены?..» – «Нет, я не видел сегодня твоей жены…»

Шапки у обоих самураев похожи на петушиные гребни, и они, вдруг вскочив с земли, начинают кричать, поднимают полы, распускают их, прыгают друг перед другом, как два петуха. Но крестьянин, подняв оба меча и пригрозив им, приводит их в состояние смирения. Оба самурая становятся на колени и низко кланяются ему. При этом по ходу действия они снимают свои верхние костюмы и обувь и отдают все это на хранение крестьянину, оставшись в белых шелковых рубашках и нижних штанах.

– Вы похожи на ворон, – говорит крестьянин самураям. – Делайте, как делают вороны. Самураи послушно каркают.

– Вы похожи на собак, – говорит крестьянин, – делайте, как делают собаки.

И самураи послушно лают.

После этого он заставляет их петь песни и кувыркаться, и они выполняют ряд блестящих акробатических номеров, а крестьянин стоит возле них в центре сцены, в условно угрожающей позе, держа мечи в широко раскинутых руках.

Самураи поют, крестьянин тоже начинает подпевать им, высоко поднимая то одну, то другую ногу.

Допев песню, самураи ложатся и засыпают, а крестьянин с разными ужимками забирает и уносит их костюмы и мечи, На этом кончается интермедия и сегодняшняя репетиция.

После репетиции мы прошли в закулисное помещение театра и познакомились там с господином Тонда, хозяином этого театра и руководителем одной из школ театра «Но» (школы в смысле художественного направления), человеком, связанным с театром «Но» наследственно. Так же как в театре «Кабуки», в «Но» есть свои актерские династии, и фамилия Тонда – это одна из таких династий владельцев, знатоков, актеров и теоретиков «Но».

Господин Тонда – немолодой, лет около пятидесяти, очень красивый японец с усталым, умным, одухотворенным лицом. С первых же минут свидания мне кажется, что это человек, бескорыстно и самоотверженно любящий свое искусство и в то же время понимающий, что оно все больше становится историей. Это первое впечатление подтверждается последующими разговорами. В этот первый день и у нас и у господина Тонда мало времени, и мы говорим недолго, отложив более подробную беседу на завтра.

– Сколько различных школ сейчас есть в театре «Но»? – спрашиваю я.

– Пять школ. Из них четыре очень старых, они имеют более чем пятисотлетнюю историю, а пятая появилась сравнительно недавно – триста лет тому назад.

– Этот театр принадлежит господину Тонда?

– Да, раньше на этой сцене играла только его школа, но во время войны в разных городах пострадали многие театры «Но», и сейчас в этом помещении репетируют и играют различные школы.

Я спрашиваю об интермедии, которую мы видели после пьесы:

– Актеры, играющие в этих интермедиях, не принадлежат к школам «Но»?

– Да, это совершенно другая школа актеров, – говорит Тонда. – У них отдельные труппы, и их приглашают специально для интермедии. Раньше, когда театр «Но» был в расцвете, при каждой школе «Но» существовала своя специальная небольшая труппа таких комических актеров, но в последнее время все смешалось и приходится просто приглашать комических актеров со стороны.

Тонда начинает вынимать из ящиков и показывать нам удивительные по мастерству исполнения старые деревянные маски театра «Но». У него замечательная коллекция их, а кроме того, он вообще является самым крупным знатоком масок и костюмов «Но» во всей Японии. Об этих масках и костюмах «Но» у него написаны десятки статей и несколько книг.

Каких только масок тут нет! Вот тончайшей работы женская маска – ей триста лет. Высоко поднятые брови, скорбный рот. Вот маска старика с выдвинутой челюстью, густыми седыми бровями. Еще одна маска веселого старика, маска злого старика, маска старухи…

– Маски бывают, как видите, с открытым ртом и с