— Это верно, — с гордой улыбкой кивнул на прощание Тео.

Джимми подошел, послушал, как читает Нана. Долго слушать он не умеет. Нана говорит, что он еще маленький и не понимает, о чем написано в книжке. Печеньице он так и не съел. А Стив уже съел. Джимми стоял совсем рядом, с несъеденным печеньицем, и Стиву захотелось еще.

— Хочу еще, — сказал он. Но мама услышала и сказала «нет», а то он не будет обедать, одного вполне достаточно. Он знал, что в гостях у Наны он тут же получил бы второе печенье, но сейчас Нана сказала:

— Ты же слышал, мама не разрешает.

Печенье в Джимминой руке совсем близко.

— Джимми, почему ты не ешь? — спросила Нана.

Джимми молча положил печенье на песок и взял лопатку. Стив потянулся, схватил печенье. Джимми завопил и ударил Стива лопаткой.

— Нет! — закричала Нана. — Нельзя! Перестаньте!

Стив соскочил с коленей Наны и толкнул Джимми.

Тот отлетел, ударился головой о металлическую палку зонта и заорал во всю глотку. Папа поспешил осмотреть голову Джимми. Ударился он несильно, но орать продолжал громко. Папа сердито сказал Стиву:

— Еще раз обидишь Джимми — пожалеешь!

— Он ударил меня лопаткой!

— Это правда, — подтвердила Нана.

— Ну и что из этого? Ты старший и должен быть поумнее.

— Хочу печеньице! — верещал Джимми.

— Стив забрал у него печенье? — спросила мама.

— По-моему… — начала Нана. — По-моему, Стиву показалось, что Джимми не хочет печенье.

Джозеф застонал в притворном отчаянье:

— Боже милостивый! Вас сам царь Соломон не рассудит!

— Братья, да еще погодки, всегда соперничают, — пояснила Айрис. — Хлопот много, но само по себе это вполне нормально.

Эрик за это время сплавал до буйка и обратно.

— Хотите, я вам построю из песка замок? — предложил он малышам и увлек их к самой кромке воды. — Построим огромный замок, с вас величиной. А еще я вам покажу раковину, я только что за ней нырял. Сейчас приложим ее к уху. Ну, как, что ты слышишь? А ты?

— Тео, ты видел его коллекцию раковин? — спросил Джозеф. — У него в комнате целый шкафчик. Все по видам, по полочкам разложил. Все по науке.

— А шкафчик этот он сделал сам, — добавила Анна. — Прямо золотые руки. Представляете, на прошлой неделе я уже хотела вызвать водопроводчика, но Эрик сам во всем разобрался.

— Как думаешь, Тео, ему хорошо с нами? — спросил Джозеф.

— Безусловно. Два года не прошли даром. Да вы и сами видите, тут и спрашивать нечего.

— Вижу, — закивал Джозеф. — Но хочется лишний раз услышать.

Пляж был отдан на откуп молодым. Вот три девочки с недавно округлившимися бугорками грудей и прелестными, без единого изъяна фигурками неспешно и как бы невзначай подошли к Эрику. Их безупречная белая кожа напомнила Анне белое крахмальное платье: только из магазина, ни разу не надетое. И таким оно уже больше никогда не будет. Эрик перекинулся с девочками парой слов и повернулся к взрослым. Айрис тут же подозвала его и сказала:

— Иди к своим друзьям, не стесняйся. Ты сюда приехал не детей нянчить. И спасибо, что повеселил их.

Эрик, не раздумывая, ушел вместе с девочками.

— Хорошо, — одобрительно сказала Айрис.

— Что хорошо? — очнулся задремавший Джозеф.

— Что он не спросил разрешения. Просто ушел и не сказал куда. — Все промолчали, и Айрис добавила: — Пятнадцать лет как-никак. Пора.

У Айрис настоящий дар понимать людей. С Эриком она сумела установить близкие, доверительные отношения. И это правильно, так и должно быть. Все взрослые, окружавшие его в сознательной жизни, были чересчур старыми. Они с Джозефом тоже старые.

— Эрик так терпелив с малышами, — заметила Айрис. — По-моему, он их в самом деле любит.

— Сам-то рос один, братишки ему в новинку, — сказала Анна.

«Нет, — подумал Тео, — дело не в этом. Эрик, как и я, сирота, обломок кораблекрушения, и он благодарен за тепло. Мы оба благодарны».

Солнце прогревало глубоко, до костей, до сладостной истомы, а легкий ветерок остужал тело прохладными касаниями. Хорошо. Хорошо лежать в полудреме, ничего не делая, ни о чем не думая. Тео, выросшему в Австрии, без моря, нравилась пляжная жизнь. Жаль, некогда… Что ж, жаловаться грех. Разве плохо, что у него большая практика? Что пациенты стремятся именно к Тео Штерну? В его жизни столько перемен. Он приехал в Америку без друзей, без связей — а теперь у него прочное положение и в профессии, и в обществе. У него чудесная, нежная жена. Два, вернее, почти три ребенка. Прекрасный дом. Он улыбнулся. На самом деле дом слишком современный, слишком холодный — из-за абстрактных картин и голых полов. Спартанский дом. И питаются они тоже по-спартански, поскольку повариха из Айрис никудышная. Впрочем, все это не важно. Да и для здоровья простая еда полезней. К тому же Анна то и дело присылает им какие-нибудь вкусности или приглашает к себе — то на обед, то на ужин. А на ее столе и соусы, и вина, и воздушные, тающие во рту торты с башенками из крема. В ее доме можно откинуться в мягком кресле, обитом дорогой тканью с цветочным узором. Анна предложит тебе фрукты и конфеты, Джозеф нальет коньяку. Они щедры, его тесть и теща, они любят отдавать, любят, чтобы все наслаждались едой, вещами… Жизнью. Они напоминают ему Вену. Он закрыл глаза…

И тут же вздрогнул, вскинулся; сердце бешено заколотилось, едва не разбиваясь о ребра. Не вскрикнул ли он во сне? Вроде нет, никто на него не смотрит. Он снова закрыл глаза. Этот кошмар, этот ужас не возвращался уже несколько лет, а прежде он всегда возникал где-то меж сном и явью, похожий на кадры из фильма: взрыв в замедленной съемке, когда в его воронку вовлекается все постепенно — высокие фуражки и начищенные до блеска сапоги нацистов; черепичная крыша их дома; кровать с резными розочками, на которой он спал с Лизл; светлый пушок — волосенки их новорожденного сына; заломленные руки отца. Все это, медленно кружась, рассыпаясь на фрагменты, взлетало в воздух, втягивалось в огнедышащую пасть взрыва… и оседало потом черной золой.

Говорят, время лечит. И это правда. Первое, дикое, слепящее отчаянье сменяется тяжелой глухой горечью, а потом — нескоро — тихой скорбью всегда близких слез, которые можно сморгнуть, пока никто не заметил. По привычке он схватился за безымянный палец: волнуясь, он всегда вертел обручальное кольцо… И вспомнил, что во втором браке он кольца не носит.

Второй брак; вторая жизнь. Прежде чем заснуть, он думал, что Джозеф и Анна напоминают Вену. Нет, во многом они совсем другие. Во всяком случае, его Вена была более чопорной, сдержанной. Его родители держались с детьми суше, голоса за столом звучали тише, никто не спорил, не доказывал свою правоту с пеной у рта. Здесь за столом все говорят одновременно, и каждый при этом страстно жаждет быть услышанным. Он улыбнулся. Сердце поуспокоилось, работает ровно. Они — его семья. С ними хорошо. С ними он — дома.