Не вышел чистым из перипетий холодной воды и сам Оруэлл. Как-никак он передал в Департамент информационных исследований в 1949 году список 252 лиц, подозреваемых в сочувствии. Он включал 35 сочувствующих (или FT в терминологии Оруэлла), подозреваемых подставных лиц или симпатизирующих. Среди них были Кингсли Мартин, редактор газеты «Нью Стейтсмен энд Нейшн» («Гнилой либерал. Очень непорядочный»), Поль Робсон («Очень враждебно настроен против белых. Сторонник Уоллиса»), Дж.Б. Пристли (J.В. Priestley; «Убеждённый сочувствующий, возможно, имеет какие-то связи с организациями. Очень враждебно настроен против американцев») и Майкл Редгрейв (как это ни парадоксально, позже он снялся в фильме «Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый»)[716].

Будучи крайне подозрительным к каждому человеку, Оруэлл в течение нескольких лет всегда имел под рукой синюю тетрадь форматом 1/4 листа. К 1949 году в ней было уже 125 имён. Это стало своего рода «игрой», в которую Оруэлл любил играть с Кёстлером и Ричардом Ризом. Они должны были оценить, «насколько далеко может зайти предательство наших любимых жупелов»[717]. Похоже, критерии для включения были довольно широкими. Это касается Стивена Спендера, чью «склонность к гомосексуализму» Оруэлл счёл нужным отметить (и добавил, что он был «очень ненадёжным» и «легко поддавался влиянию»). Американский сторонник реализма Джон Стейнбек был внесён в список всего лишь за то, что он являлся «кажущимся, псевдонаивным писателем», тогда как Элтон Синклер заслужил эпитет «очень глупый». Джордж Падмор (George Padmore, псевдоним Малкольма Нурса) был отмечен как «негр африканского происхождения», настроенный «против белых» и, вероятно, любовник Ненси Кунард (Nancy Cunard). Том Дриберг (Tom Driberg) вызывал сильную неприязнь, поскольку обладал всеми качествами, которых так опасался Оруэлл: «гомосексуалист», «по общему мнению, является членом подпольной организации» и «английский еврей»[718].

Но эта игра, которую Оруэлл называл своим «списочком», приобрела новое зловещее значение после добровольной передачи документа в Департамент информационных исследований, секретное подразделение (о чем было известно Оруэллу) Министерства иностранных дел Великобритании. Хотя Адам Уотсон позже утверждал: «Его непосредственная польза заключалась в том, что он позволил выявить людей, которые не должны были писать для нас». Он также отметил, что «[их] связь с просоветскими организациям, возможно, придётся придать гласности на более позднем этапе»[719]. Другими словами, оказавшись в руках органа власти, деятельность которого не подлежала проверке, список Оруэлла потерял свою безобидность. Он перестал быть частным документом и превратился в досье. Возможность подорвать репутацию и карьеру людей становилась реальной.

По прошествии 50 лет официальный биограф Оруэлла Бернард Крик (Bernard Crick) решительно отстаивал его действия. По его утверждению, они «не отличаются от действий сознательных граждан в настоящее время, передающих антитеррористическим подразделениям информацию о людях в своей среде, которых они считают террористам и IRA. Конец 1940-х считался смутным временем»[720]. Его поддержали те, кто решил увековечить миф о группе интеллигенции, связанной с Москвой, которая намеревалась подготовить почву для сталинизма в Великобритании. Доказательства участия кого-либо из списка Оруэлла (в том объёме, в котором он был обнародован) в незаконной деятельности отсутствуют. Разумеется, в нём не было лиц, которых можно было сравнить с республиканскими террористами. «Гомосексуальность была единственным обвинением, связанным с возможностью привлечения к уголовной ответственности, хотя это, кажется, никак не отражалось на Оруэлле». Британский закон не запрещал членство в коммунистической партии евреям, сентиментальным или глупым людям. «Находясь в правовом поле, Оруэлл не мог сделать ничего плохого, - писал Перегрин Ворсторн. - Его мнение по этим вопросам вызывает полное доверие. Поэтому, если он считал, что холодная война позволила одному писателю с благими намерениями «сдавать» другого, то ничего не поделаешь. Конец спора. Но это не должно быть концом спора. Бесчестный поступок не может считаться почётным только потому, что он был совершён Джорджем Оруэллом»[721].

Это не означает, что беспокойство Оруэлла относительно того, что он называл «отравляющим влиянием русских мифов на жизнь английской интеллигенции», было необоснованным[722]. Он лучше других знал цену идеологии и её искажений «либералами, которые боятся свободы, и интеллигентами, которые хотят осквернить разум»[723]. Но своими действиями он продемонстрировал, что перепутал роль интеллигента с ролью полицейского. Будучи человеком мыслящим, Оруэлл мог руководить атаками аудитории на британскую русоманию открыто, вовлекая своих оппонентов в дискуссии на страницах Tribune, Polemic и других журналов и газет. Чем отвечала идея свободы на (предполагаемую) нечестность интеллигенции?

«Если бы мне нужно было выбрать слова для собственного оправдания, я бы предпочёл высказывание Мильтона: «По известным правилам древней свободы», - писал Оруэлл в предисловии к «Скотному двору». - Эта фраза свидетельствует о его непоколебимой вере в «глубоко укоренившуюся традицию» «интеллектуальной свободы... без которой присущая нам западная культура вряд ли могла бы существовать». Далее следует цитата из Вольтера: «Я не разделяю ваших убеждений, но я отдам жизнь за то, чтобы вы могли их высказать»[724]. А за несколько месяцев до своей смерти Оруэлл добавил: «Но ни при любых обстоятельствах». Комментируя свои наблюдения за движением Оруэлла вправо, Мэри Маккарти отметила: ему просто повезло, что он умер таким молодым.

«Свобода стала просто набором клише.