В центре неистовой полемики Дугина оказался термин, изобретенный Хайдеггером для обозначения человека в органической гармонии с бытием, – Dasein, «вот-бытие». В интерпретации Дугина это превращается в ницшеанского сверхчеловека, Übermensch: выйдя за пределы индивидуальности, человек попадает во власть элементов жизни, грозного хаоса. Он хочет восстановить порядок – и это его право, право великого человека, подлинного человека «Времени и бытия». Так Dasein превратился в достаточно прозрачный намек на Путина[438].

«Четвертая политическая теория» стала первой книгой Дугина, переведенной на английский язык, прочитанной и отрецензированной ультраправыми кругами Европы. Либерализм во всех его проявлениях – политкорректность, толерантность, права геев, мультикультурализм – вскоре займет то место, которое в Советском Союзе занимал капитализм: он станет официальным жупелом новой (и даже еще не провозглашенной) идеологии крайне правых.

С тех пор как Путин пришел к власти, национализм и патриотические символы постоянно педалировались, чтобы консолидировать поддержку жесткого, авторитарного Кремля. Национализм укреплялся с каждым годом, и одновременно росла ностальгия по утраченному величию СССР. Причиной таких настроений отчасти стали экономические передряги 1990-х, но в не меньшей мере это было следствием политического оппортунизма Кремля, видевшего в национализме готовую программу политической мобилизации, которая эмоционально, а потому не слишком внятно оправдывала сильное государство и авторитарное управление, столь желанное Путину. В умелых руках национализм может стать инструментом политической консолидации. Вместе с тем внутренние противоречия национализма пугали Кремль. Ельцин как-никак пришел к власти в роли националиста, его появление на политической сцене 1980-х совпало с сепаратистскими движениями (или даже отчасти было ими уготовано), которые привели к обрушению СССР и чеченской войне.

Национализм в «уличной» его форме существовал в России со времен «Памяти» конца 1980-х и все еще имел сильное популистское влияние в стране. История с очевидностью свидетельствовала о мобилизационном потенциале русского национализма: в умелых руках это будет поистине ракетное горючее для группировок, которые очистят улицы от прозападной оппозиции. Но если национализм попадет не в те руки, он превратится в смертоносный вирус, уже уничтоживший предыдущую аватару государства, СССР, и способный уничтожить Российскую Федерацию. Оппозиционные группы националистов воспринимались как смертельная угроза режиму и вместе с тем, парадоксально, как новая политическая сила, которая может оказаться чрезвычайно полезной, если ею пользоваться должным образом.

В первое десятилетие путинского правления на улицах появилась новая генерация националистических лидеров; Дугин, Баркашов, Лимонов отошли на второй план, а эти новые националисты по большей части были антикремлевскими. Одной из самых значимых фигур был Александр Белов (настоящая фамилия Поткин, явно еврейская), основавший в 2002 году Движение против нелегальной миграции. Харизматичный любитель замшевых мокасин Белов-Поткин юношей прошел стажировку в «Памяти», в 1990-х вступил в ряды чернорубашечников-баркашовцев и наконец созрел для создания собственной партии. Организационный гений сочетался в нем с повадками французского интеллектуала; он поработал на многих депутатов, но чутье подсказывало ему, что более плодотворным путем в политику будет оппозиция. Еще один вождь андеграунда – Дмитрий Демушкин, коренастый и мускулистый предводитель «Славянского союза» (этот союз вырос из московского клуба смешанных единоборств и превратился в общенациональную крышу для различных групп скинхедов). Третьим среди новых лидеров следует упомянуть Дмитрия Румянцева, лидера созданного в 2004 году Национал-социалистического общества (НСО). Как и Белов-Поткин, он прошел подготовку среди чернорубашечников Баркашова, поработал на двух думских депутатов и ощутил желание пойти в настоящую политику.

Все эти разновидности националистов публично отвергали насилие, однако состояли из «автономных» ячеек, по большей части укомплектованных футбольными фанатами и не слишком-то контролируемых руководством. На практике эти три движения различались очень мало, пополнялись одним и тем же «сырым материалом», культивировали насилие и фашистскую символику, выбрасывали в приветствии руку, носили свастики, в одежде предпочитали бренды Thor Steinar и Lonsdale, любимые западноевропейскими скинхедами и футбольными фанатами. Насилие скинхедов выросло до масштабов эпидемии в некоторых городах, где различные их группировки воевали с мигрантами и друг с другом. Забавами скинхедов под вечер выходного дня были налеты на общежития мигрантов или записываемые на видео избиения таджиков-гастарбайтеров в электричке.

По мере того как возрастал приток мигрантов из Центральной Азии и с Кавказа, в националистической среде усиливались оппозиционные настроения. В городах всей России ощущалось сильное напряжение, всюду происходили драки между кавказской молодежью и этническими русскими. Милиция этого словно не замечала. Заварушка на севере страны, в городе Кондопоге, в августе 2006 года стала пробным камнем для националистов: драка между азербайджанцем-официантом и двумя русскими вышла из-под контроля, погибли два случайных человека. Милиция, проплаченная, как говорили, чеченскими бандитами, не стала вмешиваться, и в итоге произошел погром выходцев с Кавказа, многие из них бежали из города. Московские националисты понеслись в Кондопогу закрепить победу.

Алексей Навальный, член партии «Яблоко», сделался в ту пору одним из самых узнаваемых представителей новой породы – националистов-оппозиционеров, дружески расположенных к либералам. После событий в Кондопоге он основал движение «Народ» и стал появляться на собраниях националистов. «Мои либеральные друзья были в шоке, они рвали рубаху на груди: «Это же фашизм»». Однако Навальный, плоть от плоти московской интеллигенции с несомненными либеральными корнями, упрямо экспериментировал, выстраивая отношения с люмпенскими «бригадами»: «Я понял, что на «Русском марше», если абстрагироваться от криков «Зиг хайль», говорят то, что отражает подлинные интересы большинства», – сказал он своему биографу Константину Воронкову[439].

Навальный станет приятным лицом русского национализма, приемлемым для либеральной публики: он моделировал себя по образцу европейского правого крыла, противника иммиграции и мультикультурализма, он использовал узнаваемые «слова-сигналы» (такие как «этническая преступность»), но ни разу не сказал вслух ничего «неправильного». Национализм, в отличие от либеральной демократии, мог привлечь немало народу, однако Навальный еще и боролся с коррупцией во власти и попытался воспользоваться правами миноритарного акционера основных государственных компаний, таких как «Газпром» и «Роснефть», и сделать достоянием гласности расследование коррумпированных действий их менеджмента. Довольно крепкий оппозиционный коктейль – Навальный стремительно превращался в силу, с которой приходится считаться.