океана. К этому же образу действий, едва ли тех же двойных целях, прибег и министр иностранных дел. При всем своем легкомыслии, гр. Муравьев вполне понимал, что всякие дилетантские заявления в международных вопросах, касающихся европейских государств, хотя бы они исходили из самых возвышенных побуждений, как, например, мысль о всеобщем разоружении и о породившей ее Гаагской мирной конференции[365], чреваты грозными последствиями. Наконец на этой тактике в течение некоторого времени стремился упрочить свое положение и Куропаткин, назначенный военным министром в начале 1898 г.

Направить мысли Николая II в сторону Тихого океана всячески старался, кроме того, и император германский, которому мысли Витте, поскольку они касались России, были, несомненно, весьма любы. Рассчитывал он таким путем парализовать деятельное участие России в разрешении европейских международных проблем, от участия в которых он сам, однако вовсе не отказывался. Всем известно то приветствие, которое Вильгельм II сигнализировал государю, отплывая в июне 1897 г. после посещения им России из вод Балтики: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана».

Слова эти, вероятно, запали в душу государя, и надо думать, что именно их он вспомнил, когда тотчас после объявления войны Японией, послал наместнику на Дальнем Востоке телеграмму, в которой выражал уверенность, что адмирал Алексеев, назначенный главнокомандующим всеми нашими сухопутными и морскими силами, действующими против Японии, выполнит историческую задачу утверждения господства России на Тихом океане[366]. Точным текстом этой телеграммы я не располагаю, но смысл ее был именно такой.

Характерно и то, что непосредственный толчок к занятию нами Порт-Артура дал опять-таки Вильгельм II занятием, как я упомянул, китайского порта Цинтау (Киао-Чжау). Занятие нами Порт-Артура, если бы мы ограничились его превращением в военно-морскую базу, едва ли бы породило все истекшие из этого занятия события. Но Россия никакими колониями в точном смысле слова, т. е. территориями, непосредственно не соприкасающимися с метрополией, не владела, и мысль о возможности охранения Порт-Артура такой морской базой, какими во множестве владеет Англия, в наше сознание не укладывалась. Одновременно с мыслью о занятии Квантунской области возникло вследствие этого стремление связать ее сухим путем с русскими владениями.

Проводится им в первую очередь железная дорога через всю эту обширную область, соединяющая Сибирский путь у Харбина с Порт-Артуром, причем проводится она по самой середине Маньчжурии через ее главный центр Мукден, а полоса железнодорожного отчуждения превращается фактически в русскую территорию. Здесь действуют русские законы и распоряжаются русские власти. На пустынном берегу в 80 верстах от Порт-Артура строится обширный коммерческий порт Дальний, оборудуемый с неслыханной роскошью, причем по этому поводу даже не запрашивается военное ведомство о степени соответствия наличности ничем не защищаемого порта поблизости от крепости Порт-Артур и войск, приспособленных для высадки морского десанта. Создается Восточно-Азиатское общество пароходства[367], являющееся конкурентом японскому коммерческому флоту. Учреждается общество для эксплуатации маньчжурских горных богатств. Создается Русско-Китайский банк[368], имеющий содействовать русской промышленности и торговле на всем Дальнем Востоке, а в том числе, разумеется, и в Маньчжурии. Правда, все это ведется под флагом будто бы частных предприятий, но фасад этот настолько прозрачен, что решительно никого не обманывает, и про него забывают и сами его создатели. Словом, Витте выкроил себе на Дальнем Востоке целое царство, имеющее все атрибуты самостоятельного государства, как то: собственное войско, именовавшееся Заамурской пограничной стражей и прозванное обывателями, по имени жены Витте, Матильдиной гвардией, собственный флот, а главное, собственные финансы, так как благодаря прикрепленной ко всем этим предприятиям маске частного дела государственными средствами, на которые они действуют, Витте распоряжается без соблюдения сметных и иных правил расходования казенных сумм. О размере этих сумм можно судить по тому, что одно сооружение Восточно-Корейской железной дороги обошлось в 400 миллионов рублей, причем стоимость версты этого пути превысила 150 тысяч рублей[369].

Под напором жажды творчества и властолюбия Витте забывает даже первоначальный мотив, побудивший его содействовать развитию нашей деятельности на Дальнем Востоке, а именно желание угодить государю предоставлением ему возможности проявить в этом направлении свою личную волю. На Дальнем Востоке более чем где-либо Витте заменяет русское государственное начало своим личным усмотрением и произволом. Государь понемногу убеждается, что и в этой области он все более превращается в простого зрителя кипучей деятельности своего министра. Однако желание проявить в каком-либо крупном деле собственную инициативу у Николая II от этого отнюдь не исчезает, а легкость, с которой Россия развернула свои пределы на Дальнем Востоке, порождает мысль идти дальше в этом направлении. Рисуется возможность подчинить русскому владычеству и иные азиатские страны, как то: всю как Северную, так и Южную Маньчжурию, а равно и Корею. По словам Куропаткина, государь мечтал даже о Тибете и Афганистане.

Вспоминаются тут первоначально отброшенные планы двух прожектеров, сыгравших в нашей дальневосточной авантюре фатальную роль, — В.М.Вонлярлярского и A.M.Безобразова. Оба отставные гвардейские офицеры, и притом однополчане, они представляли, однако, два различные типа. Вонлярлярский, раструсивший большую часть огромного состояния своей жены в различных фантастических предприятиях, жадно искал новых предприятий, сулящих сказочные барыши. Умением вести коммерческие предприятия он не обладал вовсе, — его заменяла полнейшая беспринципность и готовность идти на всякие комбинации, в которых, однако, по его неопытности страдательным лицом оказывался в конечном результате он сам. Фантазером, несомненно, был и Безобразов, но стимулом у него служила не жажда наживы, а болезненное самолюбие и неограниченная самоуверенность. Его пленяла роль видного политического деятеля, причем полем своей деятельности он избрал именно Дальний Восток, знатоком которого он себя почему-то вообразил.

В ноябре 1897 г., т. е. еще до завладения нами Порт-Артуром и когда мы развивали нашу деятельность в Корее, в Петербург приехал владивостокский купец Бринер с предложением купить у него полученную им от корейского правительства концессию на эксплуатацию обширных, охватывающих всю Северную Корею лесных пространств по рекам Тумен и Ялу. Первоначально Бринер обратился с этим предложением к директору Международного банка небезызвестному советнику в финансовых делах Витте Ротштейну, но с ним ему не удалось совершить эту сделку. В дальнейших поисках покупателя принадлежащей ему концессии Бринер сталкивается с Вонлярлярским, который тотчас же возгорается этим делом: купить за несколько десятков тысяч рублей концессию на эксплуатацию территории в 5000 квадратных верст, изобилующих неисчерпаемыми естественными богатствами, представляется делом весьма заманчивым. Однако он понимает, что эксплуатация этой территории, находящейся вдали от всяких путей сообщения, требует затраты огромных средств и мыслима лишь в масштабе государственного предприятия. Именно в качестве такового прельщается этим делом Л.М. Безобразов, с которым сговаривается по этому делу Вонлярлярский, и посему стремится заинтересовать им великих мира