Чем глубже они спускались, тем яснее становилось, что ведьмы мертвы. Иначе как бы он сумел сохранить здравый рассудок, пробираясь по этим тоннелям? Отчего же погибли сестры? Аудун с Саитадой сделали привал и зажгли свечу на берегу подземного озера. В пламени свечи в озере отразился свод пещеры, превратившись в переливающийся золотом диск. Конунг посмотрел на Саитаду. Неужели она стала ведьмой? Может, она теперь прислуживает сестрам, а его привела сюда, чтобы он отомстил тому, кто перебил в тоннелях столько людей? Конунг отбросил от себя эти мысли. Они не приведут ни к чему хорошему. Надо сосредоточиться на том, что необходимо сделать. Действовать как обычно, убивать, пока не убьют тебя. Конунг больше не хотел убивать, но если начнется битва, он не станет убегать. Он не знал других путей.

По его представлениям, они пробыли в пещерах примерно день, когда конунг заметил, что в дальнем конце каменного коридора их свече вторит такой же мягкий свет. Он поглядел на женщину и положил руку на рукоять меча. Саитада покачала головой, и Аудун понял, что пока им не грозит опасность.

Подойдя ближе, конунг увидел, что свет их свечи отражается в массе золота. Оружие, доспехи, кольца и украшения поднимались горой до самого свода пещеры, словно в мечтах скряги. Говорили, что ведьмы копят подарки и сокровища уже тысячу лет. Но конунгу показалось, что этого срока мало, чтобы собрать такое богатство.

— Сколько же народу полегло ради этого? — проговорил он вслух, обращаясь не столько к женщине, сколько к себе, и едва не засмеялся.

Почти всю свою жизнь конунг сам радовался сокровищам, забирал все, что мог, и возвращался из набега, овеянный славой. Но теперь все позади. Теперь Аудун с трудом понимал, зачем вообще нужны богатства. Драгоценные камни называют слезами Фрейи, богиня, как говорят, выплакала их. До сих пор конунг думал, что это просто легенда, которую приятно послушать зимой у очага. Но теперь он понимал, что слезы и драгоценности тесно связаны друг с другом.

Аудун потрогал кольчугу и щит. И то и другое потемнело от времени, но сработано было отлично и находилось в хорошем состоянии. Саитада покачала головой. Конунг понял: она хочет сказать, что эти предметы не пригодятся ему в грядущей битве. Однако что-то в его душе — интуиция или же просто желание умереть так, как жил, в доспехах, — воспротивилось. Пока он предавался в лесу одиноким размышлениям и раскаивался, страдая от кошмаров, его вполне устраивала и повседневная воинская одежда. Но в сомнительной ситуации стоит воспользоваться любым преимуществом. Аудун надел кольчугу, отыскал подходящий по размеру позолоченный шлем, взял отличный щит, на котором был изображен не волк, а ворон. Символ Одина.

Саитада поставила свою свечу на пол, уселась на самый гладкий камень, который удалось найти, и принялась наблюдать, как он облачается. Она повторила вполголоса:

— На смерть.

В конце тоннеля что-то промелькнуло. Меч Аудуна вышел из ножен, превращаясь в отблесках свечи в расплавленное золото. А в следующий миг перед ним, в трех шагах, появилась девочка — изможденный, истощенный ребенок в длинном белом балахоне, запачканном кровью. В руке девочка сжимала сломанное древко копья, конец которого был тщательно заострен и обожжен на огне, отчего палка превратилась в зловещее оружие, в черную иглу.

Аудун дважды в жизни видел ее лицо и только мельком. Однако он узнал ее — она стала еще тоньше, еще безумнее, костлявее и бледнее; однако он ее узнал. Ожерелье у нее на шее переливалось всеми красками войны. Перед ним была королева ведьм.

— Госпожа? — произнес Аудун.

— Смерть, — сказала Саитада, указывая на девочку.

Свеча погасла. Откуда-то из недр горы донесся шум. На него отреагировал не столько разум Аудуна, сколько его тело: руки и шея покрылись «гусиной кожей», во рту пересохло, сердце заколотилось. То был страх, облаченный в звук, в волчий вой.

Ведьма заговорила. Голос ее был едва слышен, надтреснутый и слабый.

— Один?

Саитада ударила по кремню, и при вспышке Аудун увидел, что ведьма исчезла. Саитада снова ударила по кремню, но трут никак не занимался.

— Один?

Саитада ударила в третий раз, и ведьма оказалась перед ним, нацеливая ему в голову свое копье, но Аудун перехватил ее руку. В детской руке ведьмы не было силы. Аудун развернул ее кисть в обратную сторону, и конец заостренной палки вошел ей в глазницу. Ведьма закричала, и снова настала темнота.

Аудун не понимал, почему она решила воевать с ним таким способом. Она могла наслать такое видение, что у него еще на расстоянии пяти дней пути от горы выкипели бы все мозги, зачем же драться так? Затем он вспомнил об амулете у себя на шее. Да, ведь эти штуки предназначены для защиты от магии.

— Дай мне света, девочка! Высекай искру!

В следующий миг на него обрушилось что-то, равное по силе лавине.

Фейлег проклинал себя за неспособность нырнуть в тоннель. Дело тут было не в недостатке храбрости, он просто не мог, как не мог летать. Конечности не слушались приказов, все его попытки опуститься на дно озера заканчивались приступом удушья.

Адисла ушла, и у него в голове царил полный сумбур. Все, чего он хотел, принадлежало ему какое-то мимолетное мгновение, когда она поцеловала его. Фейлег хотел, чтобы Адисла просто ушла с ним от этой горы к нему домой, в холмы, вместо того чтобы нырять в озеро. Но она отправилась на встречу с ведьмами, чтобы спасти князя. У Фейлега не оставалось выбора. Он любит ее, значит, должен помогать.

Фейлег надеялся, что она вернется. Стемнело. Когда рассвело, он попробовал нырнуть еще раз. Бесполезно. Его тело отказывалось исполнять приказы разума.

Со все нарастающим отчаянием он метался по горе, отыскивая другой вход. Над одним головокружительным отвесным утесом в скале виделось многообещающее углубление, похожее на пещеру, вытянутую, узкую, с подношениями, оставленными на каменном карнизе. Но когда он поднялся туда, то обнаружил лишь человеческий запах и никакого намека на вход. Более того, свод этой ниши как-то опасно растрескался. Фейлегу показалось, что он в любой момент может рухнуть, поэтому он спустился обратно. Волкодлак метался под горой, высматривая хоть что-нибудь, похожее на лаз. Иного пути нет, решил он, придется лезть на вершину Стены Троллей. Он знал, что заметить место, похожее на вход, не так уж сложно, но неизвестно, сумеет ли он протиснуться в него.

Фейлег поднялся на вершину великой горы, до самого острого, как лезвие ножа, гребня, из которого торчали странные скальные наросты, похожие на чудовищные пальцы, устремленные к небесам. Это и были тролли, давшие Стене свое имя — поговаривали, что тролли обратились в камень, залюбовавшись восходящим солнцем. Фейлег окинул взглядом местность. Он забрался так высоко, что если сорвется, то будет лететь до земли целых двадцать ударов сердца. Облака проплывали под ним. Подниматься сюда было непросто, еще труднее будет спуститься под выступ скалы, может быть, даже невозможно. Но он должен попробовать. Фейлег схватился за выступающий край, повис на руках, вытянул ноги в пространство под выступом, нащупал какую-то опору. Но так же, как на озере, его тело взяло верх, и он подтянулся обратно. Фейлег сидел под пронизывающим ветром на краю Стены Троллей, ненавидя себя за трусость. Затем он заметил на равнине какое-то движение.