– Не этим курицам учить тебя долгу! – возмущался бородинский герой. – Слава Богу, ты с молоком матери впитала, что есть святая обязанность дочери, жены, верноподданной. Следили бы за своими поступками! Говорят, старуха Волконская на балу отплясывала с государем!

Мари снова слабо улыбнулась. Этого шага несчастной женщины, а вернее, молодого императора по отношению к ней никто не понял. Между тем все было прозрачно, как вода в чашке. Кроме Сержа, у Александры Николаевны еще трое детей, и она не только мать государственного преступника, но и достойных, честных сыновей. Неужели им теперь всю жизнь прятаться? Вдовствующая императрица, снисходя к горю подруги, разрешила той не присутствовать на официальных церемониях. Но статс-дама нашла в себе силы. Пусть не смеют думать, будто Волконских скинули со счетов. Опрометчивый поступок, даже преступление одного из них не перечеркивает заслуг рода. И при Грозном им рубили головы, однако ж вот, стоят Волконские и стоять будут!

Маленькая, сухонькая, с замирающим от боли сердцем, она действительно стояла у позолоченных дверей, ловя на себе удивленные, осуждающие взгляды. Скандал, настоящий скандал!

Император вступил в зал об руку с матерью, скользнул глазами по толпе – смазанное выражение лица которой его всегда забавляло – и вдруг зацепился взглядом за белую не от пудры маску Александры Николаевны. В отличие от многих он все понял.

«Родство передает потомству славу деяний предков, но не омрачает бесчестием за преступления. Да не дерзнет никто вменить родство в укоризну. Сие запрещает закон гражданский и более еще – закон христианский».

Это были слова его собственного манифеста. Что ж, пришло время доказывать их на деле. Да не дерзнет никто вменить родство в укоризну… Николай протянул старой княгине руку.

– Ваша светлость, моя дорогая матушка более уже не танцует, но мне хотелось бы в первом туре оказать почтение самой преданной из ее подруг.

Те Волконские, что остались по европейскую сторону Уральского хребта, с благоговением вспоминали этот случай. Те, что уехали, – осуждали бабушку. Кто был прав?

Мари не винила свекровь, но и не видела в ее поступке ничего патетического. Слишком много мелочной заботы о сиюминутных выгодах оставшихся детей было в обер-гофмейстерине. Поплакав, она смирилась и уже считала Сержа как бы не существующим – отрезанным ломтем, покойником в гражданском и семейном смысле слова. Его жена немного мешала, тем более что глупец сын завещал все состояние ребенку. Но вскоре она уедет и, глядишь, заберет ненасытного галчонка с собой. А если и оставит, то под опекой родни мужа, – значит, богатство не уйдет из рода.

– Боюсь, Мари, что ты жестоко обманываешься в своем поэтическом энтузиазме к этому человеку, – продолжал увещевать дочь Раевский. – Переступая черту, оно обращается в сумасшествие. Дай Бог, чтобы ты осталась в своем заблуждении, ибо опомниться уже на месте было бы большим несчастьем.

Все очень умно и рассудительно. Но вот беда – на ее плечах своя голова, и эта голова варит иначе, чем у отца. А вдруг она действительно любит? И кого?

– С другой стороны, девочка, ехать по любви к мужу почтенно. Если сердце жены влечет тебя к супругу, тогда никто не может тебе препятствовать в исполнении долга. Но, Машенька, если тебя пленили похвалы Волконских твоему геройству…

– Ах, оставьте, папа… Эти люди не питают ко мне даже дружбы.

– Если бы я знал, что ты едешь по любви, я бы понял все и благословил.

– Я еду по долгу.

– Нет и не может быть у женщины долга святее, чем долг перед ребенком!

Они опять возвращались к тому, с чего начали.

Однако нити их дальнейшей судьбы находились теперь в руках у государя. От него зависело утвердить духовную Сергея. Решить дело с опекой. Да и позволить самою поездку. Волконские хлопотали, как и прежде, выставляя Мари мученицей, уже решившейся навсегда покинуть мир. Вдохновившись романтической жертвой, Александра Федоровна заявила как-то вечером мужу:

– Если бы тебя сослали, я бы тоже за тобой поехала.

Никс был близок к тому, чтобы громыхнуть кулаком по столу. Но сдержался.

– Если бы победили эти, некого было бы ссылать, – отрезал он.

– Ах! Ты, как всегда, несносен!

В душе она знала: Николя прав. Его бы не пощадили. Как не пощадили бы и остальную семью – ее, детей. Но так сладко было испытывать противоестественное чувство дружбы к поверженным врагам – великодушно восхищаться благородством их жен, лить слезы над суровой участью страдальцев, воображать на ногах несчастных кандалы и… примерять все это к себе.

– Если ты не выбросишь подобные мысли из головы, я сюда больше не приду. – На словах государь был непреклонен. Но в душе…

– Кто-нибудь объяснит мне, в чем нужда этой бедной девочки? – потребовал он у Орлова после заседания Государственного совета. – Я хочу хоть раз спокойно пообедать дома, не слыша ее имени.

– Она просит разрешить ей ехать за мужем, – немедленно отозвался Алексей Федорович.

– Не запрещаю. Однако предостерегите ее на счет последствий.

– Осмелюсь доложить, есть отягчающие обстоятельства, – подал голос Бенкендорф. – Родня князя Сергея ведет недостойную игру. Если Мария Николаевна уедет с ребенком, то завещание отца потеряет силу – деньги останутся у них. Николай Николаевич со своей стороны настаивает, чтобы дочь ехала одна. Вот его письмо ко мне. – Генерал порылся в папке. – «Когда сын ее у меня, тогда она непременно воротится. Нужно сохранить ей причину для возвращения, ибо нынче она летит, как бабочка на огонь».

– Что же сама княгиня? – Николай потер лоб.

– Умоляет отдать опекунство Раевскому.

Император помолчал.

– Не вполне по традиции, кажется… Ну да ведь и нет закона, чтобы непременно опекали родные со стороны отца.

– Ошельмованного отца, – подсказал Орлов. – А Раевские себя не запятнали.

Николай посмотрел на него с гримасой полного недоверия.

– Как будто вы правы. Я подписываю духовную князя Сергея, а опекуном назначаю Николая Николаевича.

Проходя по залам Зимнего, Орлов заметил Софи Волконскую и сдержанно хмыкнул. Ему очень хотелось положить левую руку на сгиб правой, но он воздержался от неприличного жеста и только пробормотал сквозь зубы: «Хер вам!»

Вечером того же дня Мари получила письмо от императора.

«Княгиня! Я считаю себя обязанным еще раз предостеречь вас относительно дальней поездки. Впрочем, предоставляю вашему выбору поступить по велению сердца. Вы тронули меня проявлением преданности, какую нечасто встретишь. Благораположенный к вам Николай».

* * *

Петропавловская крепость.

«Я страстно любил Отечество и желал его счастья с энтузиазмом, вот в двух словах моя вина. – Павел Иванович оторвал перо от бумаги, окинул взглядом камеру и, не найдя ничего утешительного, вернулся к письму. – Добрые родители, умоляю, умерьте огорчение. Я не смог составить ваше счастье, но у вас есть другие дети, которые, конечно, постараются исполнить свой долг».