— Все еще беспокоишься за ребенка?

— А что бы ты чувствовала на моем месте?

— Ты вбила себе в голову, что Ричард не может быть отцом нормального здорового ребенка.

— Если бы ты видела этого… это существо! Он мне напомнил того человека на лужайке.

— Анжелет, в течение всего дня я размышляла, следует ли тебе рассказывать… Это может оказаться для тебя ударом, но я все же пришла к заключению, что это принесет меньше вреда, чем страх за судьбу ребенка. Сейчас для тебя самое важное… важнее всего… это ребенок. Верно, Анжел?

— Конечно.

— У Ричарда может быть здоровый ребенок. Он у него есть.

— Я тебя не понимаю.

— Арабелла — его дочь.

Я продолжала лежать, ничего не понимая, потом медленно произнесла:

— Арабелла. Твоя Арабелла. Она — дочь Ричарда!

— Да, — вызывающе подтвердила Берсаба.

— Ты и он…

— Да, он и я. Ты когда-нибудь видела более прелестного ребенка? Я — нет. И никто не видел.

— Ох, Берсаба, — воскликнула я, — ты и Ричард!

— Ты его не любила, — сказала она упрямо, — не любила по-настоящему. Ты боялась его.

— А ты, видимо, любила.

— Да, я любила.

— И ты вышла за Люка, чтобы никто не узнал, что ты ждешь ребенка от Ричарда. А Люк, что он думал?

— Он все знал и помог мне.

— Ты считаешь, что весь мир принадлежит тебе, Берсаба. Тебе всегда так казалось. Другие люди ничего для тебя не значат, да?

— Сейчас для меня важнее всего ты, сестра. С тобой все будет в порядке, и ты родишь крепкого и здорового ребенка.

— А когда вернется Ричард? — спросила я. — Что тогда?

— Ты покажешь ему здорового ребенка.

— Ты уже показала ему своего.

— С этим покончено, Анжелет. Когда ты родишь и приедет Ричард, я вернусь домой, в Тристан Прайори.

— Ричард тебя не отпустит. Он ведь любит тебя?

— Он — человек, который будет любить свою жену и своих детей. Спокойной ночи.

Она наклонилась и поцеловала меня.

* * *

Я лежала, погруженная в раздумья. Любовники в этом доме… и я. Почему же мне ничего не было известно? И тут я вспомнила, с какой настойчивостью Берсаба предлагала мне сонное снадобье: «Это поможет тебе уснуть». Мне припомнилась ее лицемерная улыбка. Они усыпляли меня на то время, которое проводили вместе.

Почему же она пошла на это? Оттого ли, что я испытывала страх перед кроватью с пологом и не могла привыкнуть к этим взаимоотношениям? Берсаба воспользовалась ситуацией. В ней было то, чего не хватало мне. Я вспомнила, как глаза Бастиана неотрывно следовали за моей сестрой, как она была взбешена, когда Карлотта увела его. Потом, по словам Берсабы, Бастиан хотел на ней жениться, а она отказала ему. Затем она приехала сюда и очаровала Ричарда, а Люк так жаждал ее, что согласился признать себя отцом чужого ребенка.

Ох, Берсаба, моя родная сестра! Что я о ней знала? Она была совсем чужой для меня.

Внезапно мне в голову пришла ужасная мысль: она любила Ричарда, любила его так сильно, что смогла забыть о том, что я, считавшая ее близким и дорогим человеком, — его жена.

Меня переполняли воспоминания. Я вновь оказалась в своей комнате в Пондерсби-холле, и рядом со мной стояла Анна. Что она сказала? Тогда это показалось мне странным: «Будет ошибкой думать, что в ней — сплошь хорошие черты… Если подвернется случай…»

Что могла Анна знать о Берсабе? Однако, несомненно, что она хотела предостеречь меня от моей собственной сестры.

Я представила, как кто-то кладет в мое молоко яд. Кто же давал мне молоко? Кто давал мне сонное снадобье, так что я совершенно спокойно спала, когда она отправлялась к моему мужу?

Никогда в жизни мне не было так страшно. Неужели моя родная сестра так сильно возжелала моего мужа, что попыталась убить меня?

Появление солдат я восприняла едва ли не с облегчением. Это случилось после Рождества. Я украсила дом плющом и падубом, в основном ради детей, чтобы они как-то ощутили праздник, но когда они укладывались в кроватки, дом погружался в уныние.

Миссис Черри растеряла все свое добродушие. Когда бы я ни заходила в кухню, я заставала ее сидящей за столом и глядящей в пустоту. Черри почти не разговаривал, он тоже не мог избавиться от воспоминаний об убитом им сыне. На нем лежало такое тяжкое бремя вины, что это чувствовали все в доме.

Грейс и Мэг пытались бодриться. Феб не могла забыть ферму Лонгриджей, где она была счастлива со своим мужем, и я догадывалась, что она, как впрочем и все мы, ждала, когда же все это кончится. Для меня же самым тяжелым испытанием были наши натянутые отношения с Анжелет. Она не могла простить мне того, что произошло между мною и ее мужем; я тоже не могла себе этого простить. Она с трудом переносила пребывание в одном помещении со мной и, разыскав где-то ключ, стала запираться в своей Синей комнате, что раньше даже невозможно было представить. Я боялась этого: вдруг ей ночью понадобится помощь?

Я понимала, что она относится ко мне с подозрением и убеждена в том, что я хотела ее смерти, чтобы выйти замуж за Ричарда, когда он вернется.

Я уверяла ее в том, что собираюсь в Тристан Прайори, и даже взялась за приготовления к отъезду.

— Война не будет длиться вечно, — говорила я. — Что-нибудь вскоре произойдет.

После этого печального Рождества и последовавшей за ним Двенадцатой ночи, которую мы не отмечали, Анжелет начала уединяться в своей комнате с Грейс.

Я беспокоилась, понимая, что с ней далеко не все в порядке, и боялась, что все случившееся ей повредит. У меня даже мелькала идея пригласить сюда нашу мать, но это, конечно, было невозможно из-за событий, происходящих в стране.

Беда разразилась в январе, за месяц до того, как Анжелет должна была родить. С севера дул холодный ветер, и пруды покрылись коркой льда. В такие дни не хотелось выходить из дому. В теплых комнатах топились камины, но в доме было неуютно. Грейс готовила комнату для роженицы, хотя впереди был еще целый месяц, а миссис Черри, покачивая головой, говорила, что опасается приближения этого дня.

Я не мешала ей высказываться, пусть говорит что угодно, лишь бы этого не слышала Анжелет.

Как-то раз Джессон отправился побродить по окрестностям и вскоре вернулся с новостью, что «круглоголовые» уже где-то поблизости. Они ограбили церковь, расположенную в пяти милях отсюда, изуродовав ее прекрасные орнаментальные украшения и вообще все, что, по их мнению, относилось к папизму.