– Кстати, если вы заинтересованы помочь нам пополнять собрание, почему бы вам не подсказать, если наткнетесь на что-то интересное? Естественно, за разумную цену.

– У вас, должно быть, и без меня немало разведчиков на континенте.

– Конечно, но все равно не хватает. Нельзя объять необъятное, откуда нам знать, например, чем заняты эксперты в музеях. К тому же, если мы избежим международных аукционов, сэкономим кучу денег.

– Вы просите меня следить, не продают ли что частные коллекционеры?

– Или организации. Я не даю вам никакого конкретного задания… Просто быть в курсе и сообщать, если что-то подвернется.

Вскоре после этого разговора Виктор уехал в Мадрид – его пригласили принять участие в инвентаризации собрания Эль-Греко в музее Прадо. Это было его первое по-настоящему престижное приглашение, хотя он выполнял всего лишь роль советника главного реставратора по анализу связующих веществ. Виктор был всего лишь одним из многих приглашенных экспертов, и работы было мало. Полотна оказались в хорошем состоянии, испанские реставраторы уже выполнили все профилактические работы. Оттуда он поездом поехал в Париж – его пригласил крупный аукционный дом для экспертизы нескольких картин датского золотого века. Он реставрировал повреждения грунта на двух полотнах Кёбке[160] перед продажей, неделю посвятил Лувру, а также осуществил давнее свое намерение – побывал в институте Вильденштайна. Пообедал с заведующим, познакомился с сотрудниками научного отдела и получил разрешение самостоятельно покопаться в огромном собрании каталогов. В тот же вечер он уехал в Голландию…

В каталоге одного из торговцев картинами в Амстердаме Виктор, к своему удивлению, обнаружил, что продается холст Адольфа Менцеля всего за двадцать тысяч гульденов. Председатель комиссии сказал, что цена такая низкая, потому что хозяину картины срочно нужны деньги. Этого немецкого реалиста девятнадцатого века Виктор знал с юности, а в мастерской Тугласа ему довелось реставрировать небольшой холст художника, попавший в Стокгольм после войны. Он дал телеграмму Хольмстрёму, объяснил, в каких рабочих каталогах он может найти эту работу, и немедленно получил ответ с поручением приобрести картину.

Виктор попросил разрешения остаться с картиной наедине. На полотне был изображен интерьер буржуазного дома. Женщина выходит из комнаты – через полуоткрытую дверь видна только спина. Окно открыто, штора колеблется от ветра… Уже через пару минут он понял, что перед ним подделка. Дело было не в графологии – как известно, даже собственноручная подпись Менцеля сильно варьирует от картины к картине, но сам мазок был совершенно не типичен для Менцеля. К тому же видны были небрежности в деталях, чего сам Менцель никогда бы не допустил, а пигменты принадлежали явно более позднему периоду, особенно в драпировках. И провинанс был неудовлетворительным. Совершенно неясно, например, где картина была во время войны. А факт продажи ее частным коллекционером из Данцига Третьяковской галерее в Москве трудно проверить по политическим причинам. Как бы то ни было, последним владельцем стал торговец картинами в Любеке.

Убедившись, что владелец магазина даже не подозревает, что перед ним не подлинник, Виктор поблагодарил его за любезность и тут же отбил Хольмстрёму телеграмму – по всем признакам работа подделана. Ответная телеграмма не заставила себя ждать – Хольмстрём рассыпался в благодарностях.

Не успел Виктор вернуться в Стокгольм, как последовала новая поездка – опять в Париж, но на этот раз его командировал Национальный музей. Речь шла о выставленной на продажу работе фон Крафта. Виктор должен был сертифицировать ее подлинность и, если все в порядке, принять участие в торгах. История с поддельным Менцелем произвела на Хольмстрёма впечатление – музей опять настойчиво предлагал ему сотрудничество.

В Париже никаких особых сложностей не возникло. Виктор обследовал картину (деревянное панно с изображением средневекового замка), оформил все бумаги и несколько дней посвятил переговорам с французскими бюрократами, очень неохотно выпускающими из страны старые работы. Когда все было сделано, один из коллекционеров пригласил его отужинать в его доме.

Элегантная квартира месье Мартеля в квартале Маре больше всего напоминала музей. Стены были увешаны картинами. В столовой он обнаружил маленький автопортрет Рослина – Виктор никогда не видел его в каталогах, и в Швеции он был совершенно неизвестен. На ломаном французском он попросил разрешения позвонить и набрал номер Хольмстрёма в Стокгольме. Виктор описал находку и немедленно получил карт-бланш.

За чашкой кофе он предложил цену. К его удивлению, хозяин тут же согласился. Месье Мартель сказал, что этот автопортрет ему немного надоел, что он меняет направление коллекции и сейчас покупает только работы ранних модернистов.

– Я выстраиваю новую коллекцию в чайном салоне, – пояснил он, провожая Виктора в соседнюю комнату.

Это была своего рода прихожая с эркером. На стенах висело много работ модернистов: Брак, Сутин, коллаж Пикассо, две маленькие работы маслом Шагала, Мондриан, а также полдюжины немцев, среди которых выделялось большое полотно Нольде. А рядом висела еще одна картина, сразу привлекшая внимание Виктора: «Борец» кисти Отто Дикса.

– Очень интересная работа, – сказал месье Мартель. – Немного спорная, но, по-моему, едва ли не лучшее из всего, что Дикс написал в малом формате.

Виктор был настолько потрясен, что долго молчал, не в состоянии произнести ни слова. Эту картину написал он сам – а моделью был Мориц Шмитцер.

– Что значит – спорная? – выдавил он наконец.

– После войны кое-кто оспаривал ее подлинность, пока Дернер в Мюнхене не дал «добро». Вы понимаете, у картины смешной провинанс. Она, скорее всего, реквизирована у одного еврейского коллекционера из Берлина. Сейчас ее внесли во все рабочие каталоги – Дикс сам подтвердил, что картина его.

Вот как далеко зашло, подумал Виктор, даже художник, чью манеру он подделал, признал картину своей. Он засомневался. Может быть, это память играет с ним в поддавки? Может быть, сами понятия подлинника и подделки перемешались в его сознании до того, что он уже не в состоянии их различить? Он подошел к холсту, еще раз его осмотрел. Нет, никаких сомнений – он написал эту картину в подвале на Горманнштрассе в начале 1941 года.

– Потом ее продали на черном рынке, – продолжил Мартель, – высокопоставленные нацисты плевать хотели на навязанный ими самими идеал и скупали «вырожденческое искусство» по бросовым ценам, а иногда и просто конфисковали… не брезговали и кражами. Потом «Борец» оказался за «железным занавесом», послужил разменной монетой в сделках КГБ с западными службами… пока наконец не угодил на аукцион здесь, во Франции. Но некоторые эксперты продолжают утверждать, что картина подделана… разве это не парадокс? Они говорят, что Дикс признал картину своей, потому что до смерти боится, что и остальные его работы начнут подвергать сомнению. Искусство, кроме красоты, имеет и более будничные стороны… Недоверие заразительно… На карте стоят репутация, честь, престиж… не говоря уже о больших деньгах.