Стоя у распахнутой двери, Епифаний и не заметил, как продрог. Вернувшись внутрь кельи, он продолжил читать «Мученичество святого Артемия»: «Когда случилось оказаться ему в земле одрисов, где император Адриан основал город и дал этому месту своё имя, узнал он от одного из епископов, что тела Христовых апостолов Андрея и Луки лежат в Ахее: Андрея — в Патрах, а Луки — в Фивах Беотийских. И вот, когда услышал это император Констанций, то громко воскликнул и говорит присутствующим: «Позовите ко мне Артемия». А когда тот быстро прибыл, сказал: «Радуюсь я вместе с тобой, о самый боголюбивый из всех мужей». Тот ему в ответ: «И ты радуйся, о император, обо мне всегда, и пусть никогда не коснётся тебя что-либо неприятное». А император: «Найдёшь ли ты, о лучший из моих друзей, что-то лучше обретения тел Христовых апостолов?» Великий Артемий: «Кто и откуда, о владыка, явил нам сегодня это сокровище?» Констанций: «Епископ Ахеи, что надзирает ныне в Патрах. Но ступай, о лучший из мужей, и поскорей устрой их приход в Константинополь». Услышав это от императора, великий Артемий отправился в путь к апостолам, чтобы перенести их всесвятые мощи в Константинополь».

К сожалению, в мученичестве ничего не рассказывалось о том, как именно Артемий обрёл и перенёс святые мощи, ибо дальше читался лишь краткий пересказ Филосторгия: «Писатель истории говорит о Констанции и мученике следующее. О Констанции он сообщает, что тот ревновал и радел о делах божественных, хоть и склонялся к арианской ереси, увлечённый в неё нечестивым и безбожнейшим Евсевием, епископом Никомидийским. Поскольку он и во многом другом был умерен и весьма заботился о благообразии и крайне стремился к целомудрию и в образе жизни и в прочих делах, то он выказывал величайшую заботу и о церквях, стараясь в рвении об этом далеко превзойти своего отца. И Великую церковь построил он в отцовском городе, близ сената, начав постройку от самого низа и основания. И отцовский гроб почитая, воздвиг он на его месте величайший храм и, перенеся из Ахеи апостола Андрея, как я сказал выше, положил там, а также перенёс евангелиста Луку из той же Ахеи и Тимофея из Эфеса, что в Ионии».

Ниже загадочный Иоанн Родосский упоминал награду Артемию в виде должности дуки Египта, а затем сразу переходил к описанию его мученичества. Что-то не нравилось здесь Епифанию, ох как не нравилось… И дело было даже не в Филосторгии: тот, понятное дело, был еретик, но вряд ли придумал бы целое перенесение мощей. Да и Артемий вроде бы жил именно при Констанции. Но что-то было здесь не так…

Сквозь промасленный пергамен на окне пробивался слабый луч зимнего вифинского солнца. Ветер тихо качал верхушки сосен. Епифаний откинулся в своем кресле и глубоко задумался.

Ещё в Городе, поселившись в Каллистратовой обители, написал он на основе древних источников и своих путевых заметок житие Первозванного ученика Христова. Так и не справившись с согласованием евангелистов, решил он просто-напросто продолжить рассказ о деяниях апостолов Андрея и Матфия в Синопе, бывшего в древности Городом людоедов. Труд свой, вкупе с житием Богородицы, послал он игумену Феодору, жившему тогда на Принцевых островах, и получил от него благословение переделать житие: убрать апокрифические и не относящиеся к апостолу места и дописать начало, а повествование о Богоматери переписать целиком.

Выполнить этот наказ Епифаний смог только здесь, обретя долгожданный покой на Олимпе. Житие Богородицы, слишком ещё сырое, он решил покуда отложить, а взялся за апостола Андрея. По Новому Завету и церковным писателям дописал-таки он палестинскую историю апостола до его прибытия в Синопу. А вот конец жития решил он дополнить рассказом о перенесении мощей святого из Патр в Константинополь. Тут-то и пригодился ему неутомимый Иаков, делавший в Городе выписки из нужных книг. Жаль, нет его здесь рядом, а то, глядишь, и посоветовал бы что дельное.

Вообще, жизнь на Олимпе была не слишком лёгкой, и даже не из-за суровых зим. Уж больно разношёрстой была братия обители, состоявшая преимущественно из монахов-беглецов разного возраста, происхождения и образования. Большая часть их ничего не читала, а если и читала, то разве что откровения лже-Мефодия Патарского, и все наперебой обсуждали скорый конец света: главное разногласие среди них было в том, антихрист ли император Феофил или только его предтеча.

Учёных монахов было мало. Чуть ли не единственным душевным утешением было общение с братом Синетом, тоже студитом и знатоком церковных писаний. Епифаний с удовольствием слушал его рассуждения о мнимых и подлинных расхождениях между Отцами, а тот охотно внимал его рассказам о дальних странах. Недавно же, услышав об интересе Епифания к великомученику Артемию, он передал ему две книги: собрание чудес святого и, как ни удивительно, «Праздничные послания» святителя Афанасия Великого. «Там, — говорил Синет, — помнится, была речь о каком-то дуке Египта по имени Артемий».

Чудеса святого оказались диковатыми народными байками, и Епифаний сразу вернул их брату. А вот до пасхальных посланий святого Афанасия руки у него никак не доходили: это был увесистый том в тридцать девять писем. Наконец Епифаний открыл кодекс: он начинался «Показанием месяцев каждого года, дней, индиктионов, консульств и префектур в Александрии, а также всех эпактов и всех дней недели, называемых по именам богов, с объяснением причин, по которым не было писано послание и почему обращения из чужбины, — извлечено из праздничных посланий епископа Афанасия». Может, здесь прояснится, где искать этого Артемия.

Епифаний даже увлёкся чтением указателя: перед ним мелькали годы, месяцы, имена наместников Египта, за которыми стояли деяния и страдания бесстрашного иерарха. Но внезапно взгляд его словно запнулся: «В следующем году: воскресенье Пасхи 28-го фармуфа, в 9-й день майских календ; возраст луны 21-й, эпакт 18-й, седмичный день 6-й; в третий год индиктиона, в десятый год консульства Констанция Августа и третий Юлиана Кесаря; при управлении Египтом того же эпарха Фавстина из Халкидона. Этот эпарх и Артемий дука, разыскивая епископа Афанасия, вторглись в один частный дом — в келейку девственницы Евдемонии и жестоко мучили её. Поэтому опять он не писал».

Ну конечно! Раз Артемий был другом Констанция, значит, и он был арианином. И по годам всё сходится: мощи он перенёс в первый индикт, за что был назначен военачальником всего Египта, а в третий индикт гнал приверженцев истинного православия. Вот кто такой, оказывается, этот хвалёный Артемий!

И тогда, значит, гнали, и сейчас православных гонят! Вот лет с пять тому назад попали в Амории в плен к сарацинам сорок два ромейских военачальника — все сплошь иконоборцы, друзья Феофила, все, чай, гнали нашего брата-монаха. Увели их, говорят, в агарянский Вавилон, всё держат там в темнице да принуждают принять магометанское исповедание — и если казнят их за отказ отречься от своей веры, то, выходит, станут они святыми мучениками?! Но они-то ладно — вояки, в тонкостях вероучения не сильны. А Артемий? Артемий-то что? Так и он военный: откуда же ему знать, из тварных Сын или нет? Ох, зря я взялся за такое дело… Лучше уберу-ка всё это перенесение от греха подальше…

И, взяв нож с узким лезвием, Епифаний выскоблил с пергамена начатую им фразу: «Много исцелений случилось, когда скончался блаженный апостол Андрей, и поныне совершается у его гробницы…» Затем, окунув стилос в чернильницу, твёрдой рукой он стал выводить конец апостольского жития: